Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Евстратий, видя мою покорность, успокоился, помахал примирительно револьвером перед моим носом, приговаривая «Чуешь, чем пахнет. Чуешь?» и убрал его в карман пиджака. Загорелась керосинка, звякнул поставленный чайник. Передо мной возник замызганный стакан.
– Ладно, князек, не бойся. Не убью. Я отходчивый. Но впредь не беси меня. Понял. Пишешь? Молодец.
– Я не понимаю, что я должен узнать о Троцком?
– Что ты должен узнать о Троцком? – Евстратий испытующе посмотрел на меня. – Мне нужны все, с кем он встречается. Все с кем он собирается встретиться. Я должен знать, когда он собирается с кем-нибудь встретиться и где. Более того, мне нужно знать, то, что знают о Троцком твои товарищи. В чем они его подозревают. И что они собираются предпринять. Понятно.
– Понятно.
Я усердно скрипел пером. Закипел чайник. Евстратий отвернулся к полке в поисках чая. Я с тревогой следил за ним. Лишь бы не обернулся. Лишь бы не обернулся. Одной рукой под столом я пытался открыть пузырек со снотворным.
– Не люблю их кофий. Бура какая-то кислая. И чашечки мизерные. То ли дело дома! У меня дома самовар! Напьешься чаю до испарины. С вареньем. Мм! Блаженство да и только! – разглагольствовал агент-патриот.
Я с отчаянием следил за его спиной. Пузырек предательски не открывался. Вот уже коробка с чаем найдена. Пузырек не поддается. Ч ай уже насыпается. Пузырек словно запаян. «Все надо делать двумя руками!» – вспоминалось раздраженное нравоучение одного из дядек. Все, чай насыпан. Зашипел и забулькал льющийся в чайник кипяток. Я еле успел выпрямиться, когда Евстратий повернулся к столу. Пузырек остался под столом. Причем нераскрытым. Если сейчас так сложно усыпить одного человека, то, что будет завтра? Завтра надзирателей, врачей будет больше.
– Ну, закончили свое изложение? Пейте, я почитаю, что вы настрочили.
– Да, я еще не…
– Дайте, глянуть. Может, вы все неправильно написали.
– Как мог.
Евстратий налил чай в два стакана и потянулся за бумагой. Я услужливо протянул свой донос, но так неловко, что опрокинул чернильницу. Его черносотенное величество отскочил от стола как ошпаренный.
– Ах, ты, косорукий! Пинджак мне испачкал! Пинджак дорогущий, только что купил в магазине за пол жалования!
– Вроде нет пятна.
– Как нет, вон.
– Да это малюсенькое пятнышко. Не видно совсем.
Тут до меня дошло, какая удача свалилась мне в руки. Я засуетился вокруг шпика:
– Вы, Евстратий Павлович, керосином попробуйте. Мигом все исчезнет.
–Да куда исчезнет, – расстроено заныл Евстратий, но послушно убежал за керосином.
Я молниеносно нырнул под стол, открыл пузырек и дрожащими руками сыпанул пилюли в стакан обладателя испачканного пиджака. К моему ужасу пилюли не растворялись. Я начал судорожно размешивать и толочь их ложкой. Послышались шаги. Я схватил тряпку и стал размазывать чернила по столу.
– Боже, что ты делаешь, оглашенный?!– вскричал вернувшийся шпик.
Я повернулся на крик вместе с тряпкой.
– Не подходи ко мне, – заверещал Евстратий, – не дай бог пинджак загубишь, ирод. Еле пятно оттер.
Затем он немного успокоился. Осторожно, двумя пальцами взял донос и стал его читать. Потянулся за стаканом. Я опередил его:
– Позвольте, чайку добавлю, а то он остыл наверно. Может, вам сахару?
И не дожидаясь ответа, кинул пару кусков. Затем старательно размешал и с поклоном подал. Евстратий принял поклон и стакан как должное. Я стал ждать. Главное, чтобы он не выпроводил меня на улицу, раньше, чем подействует снотворное.
– Это никуда не годиться. Надо переписать.
Я беспрекословно согласился. Достал новый лист бумаги, поковырялся в остатках чернил и приступил. Даже в гимназии я выводил буквы с меньшим тщанием.
– Ну, что вы там копаетесь? Объект «А» вышел из пункта «Б»… Это же элементарно, – торопил меня Евстратий, позевывая.
«Анна Григорьевна Заречная за завтраком, отпивая кофий, сказала…» – неторопливо писал я и нетерпеливо следил за уже осоловевшим шпиком.
– Так, все, завтра принесете.
– Где же я буду писать донесение, прямо у товарищей под носом? Подождите, пожалуйста, осталось немного.
«Тем временем, надев светлое шифоновое платье…» – я продолжал упражняться в каллиграфии, думая про себя: «Какое это занудство – писательство. Это, наверно, и характер надо иметь соответствующий – занудный. Не даром говорят, что Толстой…» Тут послышался легкий храп. Я поднял голову от бумаги. Туша агента расползлась на стуле, голова его склонилась на грудь, на дорогой пиджак стекала ленивая слюна. На всякий случай я подождал еще пару минут. После паузы я занялся обстоятельным осмотром ящиков стола. В верхнем ящике не было ничего интересного: газета союза Михаила-архангела «Слово и дело», листок с последней речью Маркова-второго в ГосДуме и прочая макулатура. В среднем ящике уже было теплее: недоконченное донесение, в котором описывалась вербовка члена подпольной группы. Так, так! Новому агенту дана кличка «Идиот». Он – источник финансов группы, имеет выход на Тр-кого. Стоп. Это же я. «Идиот»?! Какой же вы хам, Евстратий. Может, вас фотоаппаратом по голове приложить? Покойники очень вежливы.
Тут же валялись телеграммы. Первая: «Цирк выехал Два акробата дрессировщица Встречайте» Вторая: « Одессит обещал снять банк» Я сунул бумаги себе в карман и перешел к третьему ящику. Третий ящик разочаровал, в нем лежали одни фотопринадлежности. Моего отпечатанного признания нигде не было. Наверное, самые важные бумаги он держит при себе. Со смесью страха и отвращения я проверил карманы шпика. Извлеченные сокровища не стоили затраченных усилий. Кроме револьвера я вытащил грязный носовой платок, сургуч от пивной бутылки, испорченный бланк телеграммы и открытку с полуголой красоткой. Во время обыска туша шпика один раз поменяла позу, издала какой-то хрюкающий звук, но в сознание не пришла. Посему я решил не пороть горячку, успокоиться и осмотреться. Где-то же Евстратий прячет мое признание. Подошел к чайнику долить горячей воды, вокруг керосинки красовалось недельное скопление грязных чашек и тарелок, остатки еды. На отдельном блюде восседала завернутая в бумагу рулька. Засаленный листок показался мне знакомым. Это и было мое признание.
Я покинул логово Евстратия, прихватив бумаги и револьвер. Оскорбительное неуважение к моей персоне слегка омрачило торжество победы. «Ничего. Посмотрим, кто будет чувствовать себя идиотом завтра утром». В ближайшем сквере я торжественно предал огню свой донос и признание. Меня так и подмывало исполнить при этом победный танец молодого индейского воина, который добыл свой первый скальп.
Домой я возвращался с гордо поднятой головой и восставшей из пепла репутацией. Более того, я заметил, что стал каким-то дерзким: дважды не уступал дорогу, прохожим мужского пола смотрел прямо в глаза. Видимо,
