рявкнул он. — Сиди в своей бабской компании и не приставай к Лотцу. Трудно, да? Когда вернемся домой, я покажу тебе, что такое трудно!

— Никто из нас в этом не сомневается, — усмехнулся Фогельзанг.

Госпожа Штенгель густо покраснела и быстро вышла из комнаты.

— Что ты сказал? — угрожающе зарычал Штенгель, стукнув кулаком по бару. — Объясни!

— Тебе еще нужны объяснения? — с глубоким презрением в голосе ответил Фогельзанг. — Это любой здесь может сделать. Всем известно, как вы истязаете свою жену, господин главный инженер. Как вы скандалите со своим сыном, когда он мешает вам бить свою жену. И не надо строить из себя оскорбленную невинность.

— Грязный венский сутенер, я научу тебя хорошим манерам!

Штенгель вскочил со стула и с кулаками бросился на Фогельзанга. Я встал между ними.

— Господа, господа! Прекратите скандал. Уважайте мой дом.

— Правильно, — вмешался Бреннер, становясь перед Штенгелем. — Разрешайте свой спор где-нибудь в другом месте. Сядьте, Штенгель, и ведите себя прилично. И вы, Фогельзанг. Я запрещаю вам продолжать этот разговор.

— Мы переменим тему, но только из уважения к хозяину дома, а не потому, что вы это «запрещаете». Если я не ошибаюсь, скоро вы уже не сможете тут запрещать или разрешать что-то.

— На что это вы намекаете? — угрожающе спросил Бреннер.

— Но, но. Не надо, Бреннер! Ничего личного. Как вы думаете, сколько мы все тут еще продержимся? Бегство уже началось.

— К сожалению, это так, — вставил Хоффман, еще один начальник департамента. — У меня уже уехали два инженера и один техник. Еще трое сказали мне сегодня утром, что, видимо, уедут в начале лета. Если не будет замены, то я могу закрывать свой отдел.

— Да, летом наступит кризис, — заметил Герц, бывший пилот люфтваффе, начальник одного из конструкторских отделов. — Боюсь, что многие специалисты не вернутся из отпусков.

— Но почему? — не унимался Бреннер. — Почему они принимают такие решения? Им что, мало платят? Они получают в три раза больше, чем в Германии, и в шесть раз больше, чем в Австрии. Интересная работа, шикарные квартиры, дорогие машины… Я их не понимаю.

— Для таких старых профессионалов, как мы, — усмехнулся Герц, — этого больше чем достаточно. Но у некоторых молодых людей сейчас совсем другие представления. Они осознают, что у них здесь нет будущего. Им осточертели ложь, воровство и коррупция. К тому же кое-кто просто боится.

— Боится? Чего?

— Что израильтяне разнесут их в куски.

Я медленно затянулся сигаретой и прикрыл глаза.

— Это просто бред собачий, — сказал Бреннер.

— Совсем не бред. Только слепой этого не видит.

— Ну, вы, Фогельзанг, все несколько драматизируете, — сказал Хоффман. — Однако в целом вы где-то правы. И все же я останусь здесь до конца.

— Правильно, мы не должны бросать наших египетских друзей, — заявил Бреннер.

Эти слова вызвали взрыв хохота, и Бреннер никак не мог понять, что такого смешного он сказал.

— К дьяволу этих друзей! — ответил Хоффман. — Они тут устроили черт знает что, и мы им ничего не должны. А что касается будущего, то в мире полно стран, которым нужны авиационные инженеры.

— Ты можешь устроиться в Израиле, — съязвил Герц под общий хохот.

— А почему бы и нет? Думаете, я не поеду туда, если там предложат хорошие условия? Я инженер, а не политик. Дайте мне хороший контракт, и я буду работать где угодно.

— Довольно! — Бреннер со стуком поставил на стол пустой стакан. — Уже поздно, пора уходить.

— Думаю, что вы не разделяете взглядов Хоффмана, — ухмыльнулся Фогельзанг.

— Я считаю его последние высказывания дурным тоном. Дам вам совет, Хоффман: такая безответственная болтовня может стоить вам крупных неприятностей. Советую вам держать язык за зубами, когда вы пьяны… или трезвы. — До свидания, всадник, — повернулся Бреннер ко мне. — Это был замечательный вечер. Пожалуйста, извините моих друзей, они не хотели вас обидеть. Мы все сейчас в состоянии стресса.

Примерно через час все гости разошлись.

— Наконец этот день закончился. Я уже стала опасаться, что они останутся до завтрака, — сказала Вальтрауд.

— Да, это был напряженный вечер. Похоже, что их хваленая авиация не представляет никакой угрозы для кого бы то ни было. Думаю, что то же самое можно сказать и о ракетах. Об этом мне надо будет поговорить с Кнупфером и Шваммом. На следующей встрече с шефом через месяц мне будет что рассказать.

Я лег и мгновенно уснул. Странно, но в ту ночь мне приснился какой-то зверек в клетке.

Через несколько дней мы с Кнупферами и родителями Вальтрауд решили попутешествовать. Юсуф Гураб уже давно приглашал нас в гости, и это стало удобным предлогом для того, чтобы сблизиться с Кнупферами и заодно показать нашим гостям страну. Мы отправились в Александрию на двух машинах. Целый день мы осматривали достопримечательности и фотографировались, а вечером я пригласил всех в бар «Санта-Лючия», где Кнупфер выпил почти полбутылки виски. Но он не оправдал моих надежд и вместо того, чтобы разговориться, с позеленевшим лицом побежал в туалет.

— Жаль, — сказал я вечером Вальтрауд. — В следующий раз надо будет снизить темп.

На следующее утро, проехав еще около часа по пустыне, мы подъехали к дому губернатора, у которого был выстроен почетный караул из вооруженных полицейских. При нашем приближении трубач подал сигнал, полицейские взяли «на караул», и с лестницы навстречу нам торжественно стал спускаться генерал Гураб. После традиционных объятий и поцелуев я представил его родителям Вальтрауд и Кнупферам, на которых оказанный нам прием произвел большое впечатление. За обедом, состоявшим из восьми блюд, Гураб выразил сожаление, что мы пробудем у него в гостях только один день.

— Что? Всего день? — воскликнул он. — Рыжий, я приготовил для вас отличную программу: приемы, рыбалка, поездка к бедуинам, прогулки на лошадях и верблюдах и еще миллион разных вещей. Это нельзя втиснуть в один день! Вы должны задержаться на одну-две недели. Моя дочь Ханна хочет лично поблагодарить вас за ту радость, которую вы ей доставили.

Заметив недоуменный взгляд Марлис Кнупфер, Гураб поспешил объяснить:

— Понимаете, мадам, у меня три дочери — Инис, Нагва и Ханна. Аллаху было угодно, чтобы у меня были дочери. Но это такие дочери, которыми может гордиться любой: умные, здоровые, красивые. Ханна, которой сейчас девятнадцать лет, получила в наследство от отца орлиный нос. Для мужчины такой нос не помеха. Наоборот, он говорит о сильном характере. Но для девочки — это трагедия. Моей дочери очень повезло, что у меня есть такой бескорыстный и благородный друг, как господин Лотц. Он принял близко к сердцу переживания моей дочери и нашел в Германии хирурга, который сделал