Тут, признаться, я слукавил. Кнупфер мог быть превосходным инженером, но он был абсолютно аполитичен. Он хорошо зарабатывал, жил в относительной роскоши, да еще мог копить деньги. Больше его ничего не интересовало, и у него не было никаких претензий к Объединенной Арабской Республике, которая так хорошо ему платила. Но у меня имелись свои соображения, когда я рассказывал Фуаду то, что должно было вызвать его подозрения. Зная египтян, я мог быть уверен в том, что с настоящего момента в работе Кнупфера появятся известные проблемы и препятствия. За ним будет установлено наблюдение, каждый его поступок и каждое высказывание будут вызывать подозрение. Я был уверен, что египтяне в конце концов доведут Кнупфера до такого состояния, что он не сможет эффективно работать. Мне было известно о том, как отдельные важные проекты срывались из-за отсутствия доверия между иностранными специалистами и египетскими властями.

Следующие две недели оказались крайне суматошными и утомительными. Помимо своих обычных занятий — наблюдения и сбора информации о положении в военной сфере — мне приходилось заниматься группой немецких коннезаводчиков, которая приехала в Египет.

Несколько месяцев назад по просьбе Германской ассоциации коневодства я взялся за организацию этой поездки. Египтяне пришли в восторг от этой идеи, которая обещала им расширение деловых связей с ФРГ. Германское консульство проявило в этом вопросе полную пассивность, зато египтяне вели себя весьма предупредительно. Была разработана обширная программа, которая предусматривала посещение государственных племенных хозяйств, разводивших арабских скакунов, показательные выступления конных спортсменов и полицейских подразделений, бесчисленные приемы и коктейли, на которых можно было встретить довольно высокопоставленных любителей верховой езды, и т. п. Мне пришлось выступать в роли менеджера, гида, переводчика и даже консультанта по местным сувенирам, что полностью занимало у меня все время. Египетские представители по достоинству оценили мои усилия и авторитет, которым я пользовался среди своих соотечественников, что в конечном счете способствовало укреплению моего прикрытия.

Едва уехала эта группа, как приехали родители Вальтрауд, которые захотели вместе с нами отметить ее день рождения. У меня были с ними прекрасные отношения, и я всегда делал все для того, чтобы их пребывание у нас оставило приятные воспоминания.

Но, несмотря на эти отвлекающие моменты, моя шпионская работа не прекращалась ни на один день. Объединенная Арабская Республика находилась в состоянии острого экономического и политического кризиса. То там, то здесь возникали группы оппозиционеров, ставившие своей целью убийство президента и свержение режима. От своих контактов в армии, полиции и в других правительственных кругах я получал обширную и нередко совершенно секретную информацию о действительном положении дел, которое было намного хуже, чем это могло казаться обывателям, а также о мерах, которые намечало правительство. Это были далеко идущие планы, и я считал необходимым информировать моих руководителей об этом в полном объеме и без промедления. Это создавало мне дополнительные проблемы. Мои сообщения становились слишком большими, чтобы их можно было передавать по радио. Я решил, что пришла пора самому съездить в Европу с обстоятельным докладом, и начал готовиться к такой поездке, которая должна была состояться через две-три недели. Было очень важно подготовить поездку без спешки, не вызывая ненужных разговоров и подозрений.

Чтобы принять всех гостей, празднование дня рождения Вальтрауд пришлось растянуть на три дня. Но сначала, 18 февраля, мы устроили небольшой прием только для самых близких наших друзей. Вальтрауд с гордостью показывала гостям мой подарок — кольцо с четырехкаратным бриллиантом в платине. Кто мог предположить, что носить это кольцо ей суждено меньше недели.

Два других вечера с профессиональной точки зрения были весьма плодотворными. Среди прочих гостей мы пригласили большую группу австрийских и немецких специалистов, главным образом авиационных конструкторов. К тому времени стало ясно, что национальная программа самолетостроения, на которую так рассчитывал Насер, провалилась. Работа над истребителем-бомбардировщиком «НА-300», который уже давно должен был пойти в серийное производство, так и не вышла из стадии испытаний. На нее ушло шесть лет и около пятисот миллионов долларов. Египтяне обвиняли в срыве производства иностранных специалистов, а те, в свою очередь, во всем винили египтян. Везде, где собирались немецкие и австрийские авиаконструкторы, всегда вспыхивали жаркие споры, которые потом перерастали в открытые ссоры. День рождения Вальтрауд не стал исключением.

После угощения и коктейлей гости сразу же заговорили о своем любимом деле. Штенгель, который отвечал за разработку двигателей, с раскрасневшимся лицом, размахивая руками, пытался доказать, что все шло как надо, по крайней мере в его отделе.

— Значит, чтобы пустить в серийное производство потребуется немного больше времени! — орал он. — Это совершенно нормально! Мы не сборочный цех, который завинчивает болты и гайки. Мы создаем совершенно новый тип двигателя, который совершит революцию в военном деле на Ближнем Востоке. Этого нельзя добиться за одну ночь. Мы продвигаемся удовлетворительно. Более чем удовлетворительно!

— Ага, удовлетворительно, — презрительно хмыкнул Фогельзанг. — Тогда почему ваши хваленые двигатели ломаются, как только вы ставите их на испытательный стенд? Не раз и не два, а каждый раз. Объясните это!

— Идиот! — взревел Штенгель. — Когда это ты стал инженером? Лучше бы занимался своими ведомостями и печатями. Ты говоришь так же, как эти египетские болваны, с которыми мне приходится работать. Двигатель как раз и ставится на стенд для того, чтобы выявить неполадки и исправить их. Если бы у тебя была хоть капля инженерных мозгов, ты бы знал, что прототипы двигателей испытываются десятки и даже сотни раз и после каждого испытания делаются коррективы.

— Оскорбления не помогут, Штенгель, твоему самолету поскорее взлететь, — съязвил Фогельзанг. — Я, может быть, не очень способный инженер, но знаю, что твой отдел отстает на несколько лет. Фюзеляж на заводе Мессершмитта уже готов до последней заклепки. Но для того, чтобы летать, этого мало. Нужен двигатель, и только ты считаешь это неважным.

— «Мессершмитт» готов? Ты просто пьян. Они на той же стадии, что и мы. И я могу объяснить тебе почему.

В течение двадцати минут Штенгель объяснял суть возникших проблем. Его поддержали несколько других инженеров. Извинившись, я вышел в туалет и быстро записал себе некоторые технические детали, о которых говорили спорщики.

Вернувшись в зал, я присоединился к группе, стоявшей у бара. Штенгель и Фогельзанг все еще спорили. Меня тронула за рукав жена Штенгеля.

— Пожалуйста, господин Лотц, не давайте ему больше пить, — прошептала она. — С ним будет очень трудно справиться, когда он опьянеет.

Она сказала это очень тихо, но Штенгель все же услышал.

— Не лезь не в свое дело! —