В действительности пострадало несколько военачальников, притом крупнейшие среди них — князья В. В. Шуйский-Немой, а также И. М. Воротынский. Им вменили в вину неподчинение приказу: Василий III якобы велел им, стоящим с войсками в Серпухове, «противу царя ити. Они же не поидоша»[100]. Так ли это в действительности или же прав Герберштейн? Источники не позволяют ответить на этот вопрос точно. Одно ясно: И. М. Воротынский и В. В. Шуйский-Немой — самые опытные полководцы своего уровня во всей русской армии. Лучше их к 1521 году у Василия III не осталось никого: плеяда великих соратников великого отца к тому времени оказалась исчерпана по естественным причинам. Новых талантливых военачальников не появилось — разве что тот же Хабар, но он на момент нашествия стоял, что называется, «рангом ниже» обоих. И если Шуйский с Воротынским не справились, то, видимо, не справился бы никто. Проблема была все-таки, видимо, не в их робости, а в том, что Россия (в том числе и верхушка русской военной элиты) оказалась психологически не готова к новому испытанию в духе Ахматовой рати 1480 года; Василий III не унаследовал от родителя дара стратегического предвидения; если при нем и были советники, способные подсказать весь гибельный масштаб крымской угрозы, то их не послушали; да бог весть, имелся ли кто-нибудь из вельмож, способный рассчитать по шагам всю последовательность рискованной борьбы против Литвы, Казани и Крыма одновременно…

Отвага и преданность И. В. Симского-Хабара в какой-то мере оказались спасительными. И дело не только в том, что великая многолюдная Рязань устояла. И даже не в том, что Иван Васильевич заполучил позорную грамоту о дани, — не грамоты воюют, а полки! Нет, другое важнее. Прежде всего, Иван Васильевич спас честь русского воинства.

Даже если бы за именем боярина Хабара стояли лишь два крупных воинских успеха — Нижний и Рязань, — то и тогда личность его заслуживала бы громкой славы, долгой доброй памяти, памятников от благодарных потомков. Но самая славная победа пришла в судьбу полководца через три года после рязанского одоления татар.

Летом 1524 года на реке Свияге произошло одно из крупнейших полевых сражений русской армии в XVI столетии. В мае начался поход на Казанское ханство одновременно двух ратей: судовой, под командой воеводы князя И. Ф. Бельского[101], и конной, под командой боярина И. В. Симского-Хабара (с ним шла «сила Великого Новагорода»)[102]. 24 июня конная рать столкнулась с большим войском казанцев и после упорного боя обратила его вспять[103].

Победа на Свияге имеет длинную предысторию.

Михаил Юрьевич Захарьин, доверенное лицо Василия III, вышел к Казани с частью судовой рати и частью «наряда» (войсковой артиллерии). Он действовал пассивно, поскольку в принципе не имел достаточно сил, чтобы взять город. Захарьин мог лишь частично блокировать его, провести разведку боем, а также начать осадные работы. По всей видимости, он не имел ни осадной артиллерии, ни достаточно припасов, ни достаточно конницы, чтобы защитить себя от ударов во фланг и в тыл во время осады. Бóльшая часть судовой рати двигалась со значительным запозданием из Нижнего Новгорода, а конная рать под командой И. В. Симского-Хабара перемещалась самостоятельным маршрутом, не имея связи ни с Бельским, ни с Захарьиным.

На помощь Захарьину отправилась вторая часть судовой рати (ее основные силы, включая значительную часть «наряда» — осадные пушки) во главе с князем И. Ф. Бельским. Князь вел как минимум два полка и ертаул, то есть около половины от общего количества бойцов, если не больше. Они подверглись разгрому из засады.

Русский летописец сообщает: «Войско в ладьях на Волге побила с помощью некой злокозненной хитрости казанская черемиса: из ертаульного полка пять тысяч и весь передовой полк — пятнадцать тысяч и десять тысяч из Большого полка[104]. Перегородили они реку большими деревьями и камнями в тех узких местах, где выступали островки, и сделали запруду наподобие порогов, и когда скопилось здесь много судов, стали они разбиваться друг о друга. К тому же и спереди, и сзади преследовала их черемиса, стреляя по ним и убивая, не пропуская их дальше. Срубая толстые деревья, изготовляли они бревна дубовые и осокоревые и, привязав к ним веревки, пускали на ладьи с высоких берегов, так что невозможно было от них уклониться. От одного дерева тонуло ладей пять, а то и больше, с людьми и с припасами. И много стенобитного вооружения — пушек, больших и малых, ушло под воду, и людей утонуло — от страха сами они в воду бросались. После же, когда схлынули вешние воды, в том же году, черемисы извлекли все стенобитные орудия… и ядра и переправили их в Казань. И много иных вещей они набрали себе, а с мертвых людей, которые утонули вместе с ладьями, снимали они большие чересы[105], насыпанные доверху серебром; другие же находили в песке богатые одежды и много оружия, разнесенного по берегу речной быстриной…»[106]

Тот же немецкий посол Сигизмунд Герберштейн красочно описывает сначала поражение русского отряда в 500 ратников, затем — значительной части судовой рати: «Рано утром, когда солнце еще не взошло и весь берег был окутан густейшим туманом, черемисы внезапно напали на корабли и навели на русских такой ужас, что начальник флота… оставив в руках врагов девяносто крупных судов, на каждом из которых было по тридцати человек, отчалил от берега на своем корабле, поплыл по середине Волги и под покровом тумана почти нагишом добрался до войска. Вернувшись затем оттуда в сопровождении многих судов, он испытал ту же участь и вторично попал в засаду черемисов. Потеряв шедшие с ним корабли, он едва ушел целым сам с немногими людьми»[107].

В данном случае свидетельства Герберштейна могут быть вполне достоверны, поскольку, описывая большой Казанский поход, он ссылается на его участников из числа иностранных наемников (немцев, литовцев и «уроженца Савойи»), которые, по всей видимости, могли снабдить его подробным рассказом; кроме того, Герберштейн в 1526 году на протяжении долгого времени лично находился в Москве и, следовательно, относительно недавней борьбы за Казань мог воспользоваться свидетельствами многих очевидцев.