— Ты подумала?!.. — ахнул он, с прежним мальчишеским пылом, весь заливаясь краской под блистающим величием шлема. — Ты подумала, что я хочу его убить?! Да, Андромаха? Да?

— Нет! — вскрикнула женщина, — не подумала... Это шло не из сознания, я не знаю, откуда был этот страх! Какой-то демон нашептал мне это...

— Значит, и мне он это нашёптывал, только я его не услышал, — глухо и горько сказал Неоптолем. — Наверное, Пандион прав, и я сумасшедший. Но скажи мне только: если этот человек — тот самый Гектор, если Гектор жив... ты ведь никогда не сможешь любить никого другого?

— Неоптолем!.. — прошептала женщина, внезапно ощутив в горле колючий комок слёз.

— Ответь! — крикнул он.

— Никогда не смогу!

Юноша наклонился и поцеловал её в тёплую, влажную щёку.

— Вот. Значит, я пытался украсть то, на что не имел и не имею права! И то, что мы с тобой так и не стали мужем и женой — воля богов. Я, сын великого Ахилла, не могу быть вором, Андромаха! Я найду Гектора, чтобы вернуть тебя ему.

— Неоптолем...

Женщина стояла, вскинув к нему лицо, в двух шагах, так, что он ощущал теплоту её дыхания, дрожь её прижатых к груди рук.

Небо за окном безжалостно светлело, восток над кромкой горного склона очерчивался оранжевой полосой.

— Только теперь я поняла тебя до конца! — вскрикнула она. — Теперь, когда ты уходить, и мы можем больше не увидеться!

— Будет так, как должно быть, — юноша собрал все силы и обнял её, прижав к себе. Хрупкое тело жгло его через железную броню нагрудника. — Я не сомневаюсь в тебе, Андромаха. Ты будешь управлять Эпиром в моё отсутствие не хуже, чем в дни моей болезни. Я вернусь через год, наверное... Быть может, через полтора. Вряд ли моё путешествие будет более долгам. Но может быть всякое. Жди.

Царь Эпира взглянул в окно.

— Светает. Проводи меня на террасу.

— А можно поехать с тобой в гавань? — тихо спросила женщина.

— Нет. Ненавижу длинные проводы, ненавижу оглядываться на берег. Если хочешь, поднимись на башню — оттуда видна бухта, и ты увидишь, как мои корабли выйдут в море.

Они уже спустились по влажным от утренней росы ступеням террасы, уже подходили к колеснице, когда наверху послышался топот босых ног и к ним кубарем слетел Астианакс, одной рукой одёргивая запутавшийся в поясе подол хитона, другой сжимая ремешки болтающихся в воздухе сандалий.

— Стойте! Мама... Неоптолем! Постой!

Мальчик подбежал к юному царю и с разбега, выронив сандалии, прыгнул ему на шею.

— Как ты мог?! — кричал он. — Как ты мог уехать, не попрощавшись со мной? Почему ты меня не разбудил? Если бы не заржали твои кони, я бы не проснулся!

— Но мы вчера простились, — прижимая его к себе, проговорил юноша.

— Нет! Ты не сказал, что уже сегодня едешь, не сказал! И ушёл бы, мне ничего не сказав... Ой, какой ты красивый в этих доспехах!

— Их носил мой отец. Послушай, Астианакс, мне это кажется — или ты позволил себе зашикать? Что будет, если я найду Гектора и скажу ему, что его сын — плакса?

— Послушай, Неоптолем, послушай! — захлёбываясь, заговорил мальчик, скользя ладонями по железным наплечникам и обвивая цепкими ногами талию своего друга. — Прошу тебя, возьми меня с собой! Я помогу тебе искать папу! Я помню, как он выглядит, а ты его никогда не видел. Ты не верить? Но я, правда, помню!

Неоптолем поцеловал наследника и, чуть отстранив его от себя, спокойно посмотрел в расширенные, полные мольбы и надежды глаза.

— Я хорошо представляю, как выглядел мой отец, а они ведь были похожи, ты помнишь?

Астианакс шмыгнул носом и, освободив ладонь, поскольку царь держал его на весу, поспешно вытер со щёк полоски слёз.

— Пожалуйста, Неоптолем! Ты ведь сам говорил, что я уже настоящий воин!

— И именно поэтому ты должен остаться, царевич! не то как смогу я уехать и оставить здесь нашу царицу, твою маму? — Неоптолем говорил без тени улыбки, совершенно серьёзно. — Кто защитит её, если ей будет грозить опасность?

Астианакс вспыхнул и, опустив голову, обмяк. Неоптолем поставил его на ноги и ласково окунул пальцы в мягкие крутые завитки чёрных, как полночь, волос.

— Я доверяю тебе и надеюсь на тебя, — продолжал царь мягко. — Поклянись, что будешь рядом с матерью до самого моего возвращения.

— Клянусь, — храбро проглотив слёзы, сказал мальчик. — Клянусь, что буду с мамой и буду защищать её, пока ты не вернёшься вместе с моим отцом! Я тоже верю, что он не умер.

Ладонь юноши дрогнула на кудрявой голове ребёнка, но тут же он улыбнулся и протянул мальчику руку.

— Держись же и будь мужчиной! Ну, всё. Уже рассвет, и мои гребцы уже поднимают вёсла.

...Андромаха стояла на верхней площадке сторожевой башни до тех нор, пока светлые квадратики парусов не сравнялись с призрачной дымкой горизонта. Стоявшие рядом Астианакс и Феникс молчали, как и она.

Ветер развевал бронзовые волосы царицы, которые она этим утром не успела уложить или заплести в косы. Утро было прохладным и сырым, а на ней был лишь тонкий хитон без рукавов. Но женщина не чувствовала холода. Она смотрела вслед кораблю, уносившему Неоптолема в загадочное никуда, и испытывала какое-то раздвоение: быть может, ей предстояло воскреснуть, вновь увидев и обняв Гектора, но что будет с нею, если ради её счастья погибнет этот удивительный мальчик? Как сможет она это пережить, даже если вновь будет счастлива?

Когда парус скрылся, она тихо подняла руки и закрыла лицо ладонями.

— Мама! — долетел до неё звенящий голос сына, — не плачь, мама, он обязательно приплывёт!

Андромаха обернулась. Её глаза были сухими.

— Идём, Астианакс, — проговорила она, обнимая сына за плечи. — Ты ещё не завтракал, а скоро Пандион позовёт тебя упражняться. Феникс, прикажи, чтобы к вечеру во дворце собрались городские поставщики скота. Зима надвигается, и как бы городу не остаться без колбас и окороков...

И, взяв сына за руку, царица ровным шагом направилась к лестнице.

Тусклое серое пятно, еле заметно проступавшее на кромке верхней плиты, растворилось в черноте, исчезло — значит, снова наступила ночь. Никаких иных признаков смены дня и ночи в каменном саркофаге уловить было нельзя. Ночь наступала во второй раз, и за без малого двое суток ни один звук не проник сквозь камень. Спёртый, тяжёлый воздух был неподвижен. Какие-то щели здесь, конечно, существовали, не то узник не различал бы слабого отблеска света, который появлялся днём на верхней плите, да и дышать давно стало бы нечем. Правда, каждый вздох и так наполнял грудь болью, но смерть от удушья не наступала, значит, приток воздуха всё же имелся...