Спустя полчаса мы сидим в одном из ближайших кафе. Отец недовольно хмурится, осматриваясь по сторонам. И это кажется мне почти правильным, потому что «великому» Константину Слепцову просто нечего делать в обычной студенческой забегаловке среди пластиковых столов и полуфабрикатов. Я бы, наверное, на его месте тоже презрительно оглядывалась, гадая, как судьба-злодейка занесла меня сюда. Но это на его месте. На своём собственном, я сижу напротив отца, нервно кусая ногти и ожидаю, пока он соизволит начать свой барский разговор с непутёвой мной.

Впрочем, осмотр помещения быстро ему надоедает, ведь он так и не сумел найти здесь ничего примечательного, куда больше интерес в нём вызывает мой внешний вид. Фиолетовые волосы отец не замечает принципиально, ибо, сколько всего уже возмущённого и скандального было сказано на их счёт. А вот по моей одежде он бы прошёлся с превеликим удовольствием, хотя я сегодня одета вполне прилично — всего лишь джинсы и Севкина клетчатая рубашка. Отец презрительно морщится, наблюдая за тем, как я отпиваю из своего стакана растворимый кофе, сам бы он в жизни не прикоснулся ни к чему из местной кухни. Ну и пусть. Мне вот сейчас просто необходимо занять себя и свои руки, потому что пальцы уже обкусаны до кровавых следов.

Я тоже не теряю времени даром, и пока отец с перекошенным лицом разбирает меня на отдельные молекулы, я осторожно разглядываю его. Константин Слепцов всегда считался особенно красивым мужчиной, ему было хорошо за пятьдесят, но многочисленные омолаживающие процедуры и педантичная забота о своём здоровье и внешности, делали своё дело, скидывая ему не один десяток лет. Правда, у этого всего была обратная сторона: с каждым годом его лицо всё больше начинало напоминать восковую маску. Но почему-то все кроме меня отказывались это замечать. У отца всегда было много поклонниц и обожательниц, что порядком испортило его характер, сделав капризным и избалованным. Но опять-таки, люди отчего-то не желали придавать этому особого значения. И в первых рядах была, конечно же, моя мама.

Его светлые волосы в идеальной причёске зачёсаны назад, буквально волосок к волоску. Широкий лоб, правильные черты лица, гладко выбритые щёки и маленькая бородка под нижней губой. Тонкая сеть морщинок в уголках глаз и вокруг губ, обычно добавляли ему некую мягкость, и как он считал сам — света. Но сегодня ничего подобного в выражение его лица не наблюдалось, лишь холодный взгляд серых глаз.

Он тяжело вздыхает, и я понимаю, что сейчас начнётся. Мне хочется сжаться. И почему я не надела сегодня толстовку? Не то чтобы одежда спасала, но психологически это было бы проще. Чем больше вещей, тем толще моя защита от этого мира. А ещё до безумия тянет закурить, но я напоминаю себе, что сигареты — это способ борьбы совсем с другим человеком.

— Ника, ты запустила себя, — почти спокойно чеканит отец.

Я пожимаю плечами, повторяя про себя в качестве мантры, что мне всё равно.

— Зачем ты приехал? Чтобы поговорить об этом? — твёрдо спрашиваю я, не желая развивать выбранную им тему. Оправдываться я не собиралась, хотя и чувствовала на уроне подсознания некую необходимость в этом. До сих пор.

Отец, не привыкший к такой манере общения, недовольно поджимает губы. Ещё бы, это только ему можно говорить всё, а вот окружающим, то есть мне, нет.

— Разве я не могу просто так приехать к своей дочери? — игнорирует он вторую часть моего вопроса.

— Нет, — достаточно жёстко отвечаю я. Не хочу ругаться, но если сейчас дам слабину, отец найдёт способ вывернуть меня наизнанку.

Константин Валерьевич теряется от моей прямоты, с осуждением поглядывая в мою сторону. А я невольно вспоминаю белокурую девочку, с щенячьим восторгом когда-то ловящую его каждое слово.

— Ты не ответила на приглашение, — наконец-то переходит он к делу.

— Поздравляю! — резко выпаливаю я, после чего между нами повисаем липкая тишина.

Становится как-то невыносимо душно, при этом глубоко внутри мне опять холодно. Словно что-то на дне моей души стынет и отмирает. Воспоминания прошлого так и не могут определиться с тем, чего им больше хочется: сдохнуть в болезненных судорогах или вырваться наружу в приступе слепой ярости.

— Ты придёшь? — скорее назидательно, чем с надеждой спрашивает он.

— Не собиралась.

Отцовские брови идеальной формы медленно поднимаются вверх.

-Это наша свадьба… с твоей мамой.

— Как замечательно, — ехидничаю я. — Очень примечательное событие. Только тебе не кажется, что вы с ней опоздали лет этак на двадцать?!

— Вероника! — пытается одёрнуть он меня, а теперь морщусь я от давно позабытого мной имени. — Ты же понимаешь, что мы со Светой долго шли к этому решению.

— Не понимаю, — признаюсь честно. — И никогда не пойму.

Но отец игнорирует мои слова.

— Там будут все. Друзья, родственники, знакомые… Альбина с Ксенией. Будет странно, если наша родная дочь пропустит такое событие.

— Соври им что-нибудь. Что ты говоришь всем последние два года? Вот и в этот раз придумай что-нибудь этакое, оригинально-трагическое. Чего там ещё не было? Учёба в штатах была, лечение в Германии тоже было, — загинаю я пальцы, — медитация в Гималаях, кажется тоже. Вот и в этот раз можешь что-нибудь скреативить. В любой момент можно отправить меня в дурку или просто похоронить где-нибудь за плинтусом.

— Что ты из меня монстра какого-то делаешь?! — не выдерживает Константин Валерьевич, впервые за вечер демонстрируя свои истинные чувства. — Ника. Ты можешь сколько угодно быть не согласной с нашей жизнью, но это было твоё решение уйти от нас в порыве какого-то неясного протеста. Нам со Светой сложно понять это, особенно учитывая тот факт, что ты просто гробишь свою жизнь, в пустоту разбазаривая все свои таланты и возможности. Но мы готовы это…принять. В ответ я прошу лишь об одном, хоть в чём-то пойти нам на встречу.

Болезненно закусываю свою губу, отчего во рту появляется солоноватый привкус крови. А отец продолжает свою пламенную речь.

— Мы все неидеальны, и я в своей жизни сделал много ошибок. Но заметь, я никогда не отказывался от тебя. Я дал тебе свою фамилию и своё имя, не сомневаясь в этом ни на минуту.

В этот момент я чуть не ляпнула о том, что так-то это был его прямой долг, и в том, чтобы признать своего ребёнка, нет ничего выдающегося, но промолчала, в очередной раз почувствовав укол вины. Отца я всё-таки любила… даже такого, пафосного и циничного.

— Ника, ты можешь сколько угодно злиться на… меня, — а вот это было уже что-то новенькое. Обычно отец честно считал, что на Солнце пятен не бывает. — Но отнесись с уважением хотя бы к Светлане, она в этой жизни сделала всё, чтобы вырастить тебя достойным человеком.

Ту часть, где неблагодарная я всё это разрушила, он предпочёл опустить. Но в его словах был веский резон, и к вине в очередной раз примешалось чувство стыда.

— Давай, сделаем шаг навстречу друг другу, — на удивление миролюбиво предлагает отец. — Я обещаю… не давить на тебя.