— Ничего, дочка, однажды он останется с нами навсегда. Надо только ещё чуть-чуть постараться.

И я старалась.

— И ничего не менялось? — глухим голосом спрашивает Стас. Он вроде как спокоен, но мой тонкий слух чётко улавливает в глубине его тона что-то металлическое и угрожающее. Старается не показывать своих эмоций, но что-то злит его, и мне хочется куда-нибудь спрятаться от этого.

Я не врала ему, когда говорила, что не умею рассказывать о своей семье. Правда, не умею. И дело тут не столько в самих воспоминаниях или силе моего переживания. Мне элементарно стыдно. Стыдно от того, что я столько лет была безвольной куклой, являя собой разменную монету в отношениях между родителями.

Стас никак не комментирует мой рассказ, лишь иногда задаёт уточняющие вопросы. И я думаю, что так лучше. Не знаю, какой реакции я ждала от него, наверное, всё что угодно, лишь бы не пресловутое «мне жаль».

— Почему же не менялось? — слабо удивляюсь я. — Менялось, конечно, я же росла.

Когда мне было лет десять, мама вытащила счастливый билет. К тому моменту она ещё не отчаялась найти во мне что-нибудь гениальное. И желательно, чтобы это было как-нибудь связано с музыкой. Ей казалось, что последним она особо сильно впечатлит отца, мол: «Смотри, а дочь-то вся в тебя пошла». Практически с пелёнок со мной занимались вокалом и танцами, слух музыкальный у меня был, видимо, действительно от отца достался. Да и чувство ритма меня не подводило, в отличии ото всего остального — посредственного голоса и отсутствия особой прыти и пластики. Поэтому, хоть педагоги меня и хвалили, никто не ждал от меня ничего особенного.

Тогда мама решилась предпринять последнюю попытку и привела меня в музыкальную школу. Помнится, педагог меня тогда смерила недовольным взглядом.

— Ваша девочка слишком взрослая, чтобы начинать играть на музыкальных инструментах. Можем предложить только гитару.

Но последнее предложение категорически не устроило Светлану Викторовну, не для этого она растила единственную дочь, чтобы потом та брынчала песенки у подъезда. Не то чтобы я прям собиралась, но мамино воображение нарисовало именно эту картину.

Она угрожающе сдвинула брови и включила свой самый убийственный взгляд, который к счастью предназначался не мне, а незадачливому педагогу. Та на удивление быстро поняла намёк и, вымученно вздохнув, попросила меня рассказать какое-нибудь стихотворение. Я слабо понимала, какая связь между поэзией и музыкой, но задание выполнила. Красивым, но слегка заунывным голосом, начав:

У меня тогда был период увлечения Осипом Мандельштамом. Можно было, конечно, и про синичку, и про зоопарк рассказать, но я знала, что мама любит, когда я делаю достаточно взрослые вещи. А мне очень хотелось её порадовать. Отца не было уже несколько месяцев, и я чувствовала её чёрную тоску, которая с каждый днём словно вытягивала из неё силы. Она никогда не обвиняла меня ни в чём напрямую, лишь просила ещё немного постараться. Что, впрочем, никак не мешало мне принимать всю вину на себя. Ведь он же не шёл к нам, потому что я была не достаточно хорошей дочерью, не так ли? Но об этом потом. А сейчас я сдаю вступительные экзамены в музыкальную школу.

Обалдевшая педагог несколько раз моргнула глазами, пытаясь осознать мой литературный выбор, на что маме оставалось лишь самодовольно хмыкнуть. Затем женщина взяла на фортепьяно ноту «ля» и попросила меня её пропеть. В этот раз на педагога как на дуру смотрела уже я. Постепенно мелодии стали усложняться, но для меня всё было слишком легко. Педагог отчего-то злилась, видимо ей не нравилось уступать моей маме. Поэтому, уже в конце смотрин она выдала небольшой отрывок из какого-то произведения. Отчего-то у меня из памяти совершенно вылетело воспоминание о том, что это был за кусок, но зато всё остальное достаточно прочно врезалось мне в голову, потому что имело вполне судьбоносное значение.

Педагог сыграла свою мелодию.

— Пропой, — потребовала она от меня.

— Не буду, — впервые упрямо засопротивлялась я.

Женщина победно взглянула на маму и ради интереса всё же спросила у меня:

— Почему?

— Вы ноту неправильную взяли. Вы сыграли так… А надо было вот так…

Выражение лица мамы в этот момент я не забуду никогда. Она ликовала.

Так я и попала в музыкальную школу. Правда, уже не в ту, в которую мы пробовались. Светлана Викторовна решила, что я слишком хороша для них, и нашла мне совершенно другое место.

Родительница с новыми педагогами долго выбирали между скрипкой и фортепьяно, в итоге остановившись на последнем. После чего начался совершенно новый этап моей жизни.

— Но можно я не буду про это рассказывать? — прошу у Чернова.

— Почему? — удивляется Стас, впервые за последний час продемонстрировав хоть какую-то эмоцию.

— Потому что это совсем другая история. Я и музыка. А мы вроде бы как о родителях.

Он молчит, и я тоже. Надо же, я рассказала ему ещё далеко не всё, а уже чувствую себя опустошённой и уставшей. Да и Стас со своими непонятными реакциями. Вроде как не отталкивает, но и не говорит ничего. Неужели, я и в правду в итоге окажусь противна ему?

-Я знаю… — вдруг выдаёт он.

— Что?

Чернов мнётся, но потом всё-таки отвечает.

— Про твои успехи. Про то, что ты играла, выступала… Побеждала, — после этого он делает долгую паузу, а я, задерживая дыхания, жмурюсь как от удара. — Я читал про тебя в интернете.

Мне плохо. Мне очень-очень плохо… Я так долго и упорно пыталась уйти от своего прошлого, стать другой личности. А тут… пара кликом мышкой и всё, ты опять, не ты… а твоё прошлое.

— Злишься? — неправильно трактует он моё молчание.

— А должна?

— Не знаю. Просто, я узнал это всё не от тебя. И без твоего разрешения. Но я должен был… Мне надо было. Понимаешь?

Сказать на это мне просто нечего. Я встаю с кровати, аккуратно отодвигая от себя Боню. Время уже давно перевалило за три. Должно быть, у Чернова уже вовсю утро. Но он отчего-то не спит, предпочитая выворачивать мне душу наизнанку.

— Вера, — зовёт он меня.

-Стас, а почему ты мне ничего не говоришь? Почему только спрашиваешь? Ты же сам просил, чтобы я тебе всё рассказала. А теперь ты злишься. Я слышу это по твоему голосу. Если я… тебе неприятна, то давай тогда покончим с этим… Вообще со всем.

Пока он не успел ответить мне что-нибудь, я опять жмурюсь, так, если бы это было способно защитить меня. Но ведь от себя не уйдёшь, правильно?