Молчание отца было почти физически ощутимым, давящим, мрачным, осуждающим. Молчание с заднего сиденья было облегчённо-радостным со стороны Софии и сосредоточенно-задумчивым со стороны Барчука.

Я же молчала с нарочитой виноватостью, старалась, чтобы папа разглядел в выражении моего лица обещание, что подобное больше не повторится.

Сашу мы высадили в городе. Он коротко поблагодарил и вышел, тайком сжав руку Софии. Надеюсь, у этих двоих что-то срастётся.

До Витязево по ночному пустынном проспекту добрались за двадцать минут и тоже не произнеся ни одного слова, кроме короткого «спасибо», брошенного Софией при выходе из машины.

— До понедельника, — бросила я ей вслед, но ответ не расслышала, так как отец нажал на педаль газа, и мы тронулись с места.

Молчание продлилось ещё некоторое время. Машина неслась по проспекту. Мелькали фонари, изредка фары встречных машин освещали сосредоточенное лицо отца, стиснутые на руле пальцы.

— У Татьяны, — вдруг начал он, — есть ещё один сын. Кирилл. Ему сейчас двадцать один. Три года назад мне позвонил Логинов-старший и попросил об услуге. Кирилл встречался с девочкой. Она забеременела. Им обоим ещё не было восемнадцати. Логиновы не хотели огласки и уговорили девочку и её маму согласиться на аборт. Я отказался. Но, как узнал позже, они нашли более сговорчивого врача. У девочки началось осложнение. Жизнь удалось спасти, но детей у неё никогда не будет. Логиновы выплатили огромную компенсацию, чтобы не допустить огласки. Оплатили девчонке учёбу в престижном московском ВУЗе, а Кирилла услали за границу…

Молчание продлилось ещё несколько минут, прежде чем отец продолжил:

— Я не хочу, чтобы ты оказалась на месте этой девочки…

— Я и не окажусь, — с жаром перебила его, пытаясь донести то, что успела узнать о Логинове-младшем. — Во-первых, Ярослав бы так никогда не поступил…

Но отец тоже перебил меня:

— Ты этого не знаешь, Саша! Татьяна Логинова уже распланировала будущее своих детей. Ты думаешь, она позволит Ярославу на тебе жениться в случае чего?

Я промолчала. О женитьбе или о чём-то серьёзным с Логиновым я ещё не думала. Мне казалось, что отец забегает слишком далеко вперёд. У нас ведь и было-то, что один-единственный поцелуй. И больше, похоже, ничего уже не будет.

— Папа… — начала было я. Но он не позволил закончить:

— Ты ещё слишком молода, чтобы думать о будущем и делать далеко идущие выводы. Я хочу уберечь тебя от ошибки, поэтому запрещаю встречаться с Ярославом вне стен школы.

— Но…

— И сидеть с девочкой Логиновых ты больше не будешь, — отрезал он. — Я вообще не понимаю, зачем тебе нужна работа. Я в состоянии обеспечить свою дочь. С Татьяной я сам всё улажу.

— Но ведь ты сам встречаешься с Татьяной Викторовной! — я возмутилась несправедливостью. Почему он сам всё решает? Моё мнение тоже имеет значение! Я не собираюсь встречаться с Ярославом. И это он решил сам. Но Милена здесь совершенно не при чём. Мне нравилось с ней общаться.

— Я не встречаюсь с Татьяной, — отрезал он холодно. — Это всего лишь секс без обязательств. И мы оба с ней это знаем. Мы взрослые люди. А ты ещё ребёнок. И если я узнаю, что ты всё-таки встречаешься с Ярославом, то отправлю тебя в Питер. Этот вопрос больше не обсуждается. Понятно?

— Понятно, — кисло пробормотала я. Чего уж тут непонятного? Либо полное и беспрекословное послушание, либо жизнь с мамой и её «замечательным» Витюшей. Тут уж выбор очевиден.

Больше до самого дома мы не произнесли ни одного слова. Я смотрела в окно и думала о несправедливостях подростковой жизни. Вот вроде ты и взрослый. Особенно, когда нужно завалить тебя обязанностями. А как дело касается права принимать собственные решения и совершать собственные ошибки, то ты сразу оказываешься несмышлёным ребёнком. И за тебя всё решают взрослые. Причём они даже не удосуживаются услышать твоё собственное мнение. Если бы отец поинтересовался, я бы сказала, что не собираюсь встречаться с Ярославом. Но он не поинтересовался, и это особенно бесило. Сразу же хотелось сделать ему наперекор.

Я вышла из машины и направилась к дому. В прихожей, не зажигая свет, скинула туфли, не стала искать тапочки и так босиком начала подниматься по лестнице.

Лампочки под потолком вспыхнули, когда я уже преодолела почти половину ступенек.

— Саша, — окликнул меня отец, заставляя остановиться. — Я люблю тебя, дочь.

Его признание я выслушала спиной, но потом не могла не обернуться. Вскинула на него удивлённый взгляд. Эти слова он сказал мне впервые. Хотелось подбежать к отцу, обнять, прижаться и сказать, что тоже очень его люблю. Но я сдержалась.

Потому что внутри тлела обида… Из-за недоверия, приказного тона там, в машине, того, что он считает меня маленькой и глупой, в то время как я вполне способна принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность. Поэтому я промолчала.

— Спокойной ночи, — отвернулась и продолжила подниматься по лестнице.

Понимала, что моя обида детская, глупая, что веду себя именно так, как отец и говорил, по-ребячески, но ничего не могла с этим поделать. Прошла в свою комнату и закрыла дверь, удержавшись лишь настолько, чтобы не хлопнуть ею.

Завтра будет новый день. Завтра будут новые мысли. А сейчас мне нужно поспать, чтобы все эмоции улеглись. Чтобы то чувство, что поселилось внутри, потеряло свою остроту. Чтобы я снова могла здраво мыслить.

По-прежнему не включая света, прошла к окну. Сняла джинсы и майку, бросила их на спинку стула, даже не проверив, попала или нет. Нащупала под подушкой старую футболку, в которой было удобнее всего спать, и забралась под одеяло.

Я чувствовала, что не права. Чувствовала себя виноватой. По отношению к отцу и к Ярославу одновременно. Мне казалось, что я должна была проявить больше уважения к одному и при этом постараться оправдать другого. Но вот как это сделать, если первое исключает второе? Этого я не знала. И поэтому казалось, что упускаю что-то важное. Что-то, о чём обязательно пожалею.

Вот только никак не могла решить — о чём буду жалеть больше. Почему-то захотелось плакать. Но поняла это, уже когда дорожки слёз потекли по щекам, подушка намокла. И я окончательно перестала сдерживаться, позволив себе разреветься.

Наутро мы с отцом оба делали вид, что вчерашних событий и тягостного разговора попросту не было. Поначалу ещё оставалась какая-то напряжённость, но постепенно, со временем, всё вошло в свою колею, и мы снова стали друзьями. В наши отношения вернулась прежняя лёгкость. Мы могли смеяться и перебрасываться шуточками. Вот только на душе у меня поселилась грусть. И я всё чаще чувствовала одиночество и отчуждённость.

Прошёл октябрь, зарядили долгие тоскливые ноябрьские дожди.

Папа по-прежнему много работал, но с Татьяной Викторовной, кажется, больше не встречался. По крайней мере, я не слышала разговоров с ней по телефону, когда отец находился дома.