Оглядывая по пути через три КПП осаду вокруг собора и растущий лагерь СМИ, я лишь качал головой.

Шпиль собора отражался в графитово-черном стекле офисного здания на северной стороне авеню, отражение было похоже на график акций, которые резко взлетели в цене, а потом так же резко упали. Пара телерепортеров работала в прямом эфире. Остальные журналисты барабанили по клавишам своих ноутбуков, радиорепортеры кричали что-то в трубки телефонов.

Повернувшись спиной к щелкоперам и потокам ерунды, которую они извергали, я заметил движение у входа в собор. Двери снова открылись!

Сначала показалось, что человек, выпавший из проема, — очередной освобожденный. Но когда я увидел, как быстро двигается фигура в черном, у меня тревожно забилось сердце. Может быть, кто-то пытается убежать?

Однако фигура в черном рухнула лицом вниз, даже не попытавшись остановить падение, и тут я понял: случилось что-то непоправимое.

Времени на раздумья не было — я проскользнул мимо грузовика и бегом бросился через улицу.

Только перебежав через улицу и склонившись над упавшим человеком, я с холодком в крови вспомнил, что не надел бронежилет.

Падая, человек прокатился по уличной молельне, устроенной на ступенях днем раньше в честь Кэролайн Хопкинс. Перевернутые подсвечники были похожи скорее на разбросанные пивные бутылки, чем на торжественное подношение от скорбящих. Букет увядших роз лежал рядом с вытянутой рукой человека, как будто тот обронил цветы при падении.

Я не смог нащупать его пульс. Ледяная игла пронзила сердце, когда я перевернул тело, чтобы начать реанимацию.

Мой взгляд скользнул с белого воротничка священника к отверстию в виске и широко открытым безжизненным глазам.

Я зажмурился и на секунду закрыл лицо рукой. Затем обернулся и уставился на уже закрывшиеся бронзовые двери.

Они убили священника!

Рядом со мной появился лейтенант службы по чрезвычайным ситуациям Рено.

— Матерь Божия, — тихо сказал он, и его каменное лицо исказилось. — Теперь они еще и убийцы.

— Давай унесем его отсюда, Стив, — предложил я.

Рено взял мужчину за ноги, я — за руки. Ладони священника были маленькие и мягкие, как у ребенка. Он был почти невесомый. Наплечник, свисавший с мотавшейся головы, скреб по асфальту.

— Как так вышло, что мы теперь работаем гробовщиками? — грустно спросил Рено, когда мы бегом заносили труп за баррикаду.

Уложив убитого священника на каталку «скорой помощи», я услышал телефонный звонок из штаба. Я и без определителя мог догадаться, кто это. Но вместо того чтобы броситься к телефону, я оставил его звонить, а сам бережно закрыл глаза погибшего.

— Беннетт! — раздался рев командира Уилла Мэтьюса.

Я медленно, как зомби, прошел мимо него в глубь автобуса. Впервые я совершенно не волновался, принимая звонок, меня не мучил страх, что я сделаю ошибку. Совсем наоборот.

Я просто мечтал поговорить с этим сукиным сыном.

Переговорщик из ФБР Мартелли, кажется, почуял мою ярость и схватил меня за запястье:

— Майк, ты должен расслабиться. Не важно, что случилось, сохраняй спокойствие. Никаких эмоций. Если ты сейчас сорвешься, то разрушишь связь с похитителями, которую с таким трудом наладил. Не забывай, там еще тридцать два заложника.

«Никаких эмоций!» Самое худшее — то, что Мартелли был абсолютно прав. Моя роль — мистер Спокойствие. Это как если бы тебе сломали нос, а ты извинялся, что запачкал кровью кулак обидчика. Я начинал ненавидеть свою работу.

Я кивнул сержанту связи.

— Беннетт.

— Майк! — весело затараторил Джек. — Вот и ты. Слушай, пока вы там не успели сильно обидеться, я хочу все объяснить. Святой отец, как видно, вчера утром перебрал кагора, потому что мы с самого начала велели всем убираться к черту. Он очень не вовремя выскочил из своей засады и попытался сделать ноги. Из-за черной одежды мы подумали, что это один из ваших спецназовских молодчиков решил испортить нам посиделки.

— Что ты говоришь? Это, значит, недоразумение? Вы не виноваты? — Казалось, что телефон вот-вот испарится у меня в руке.

— Именно так, Майк, — ответил Джек. — Тот самый случай, когда человек оказался не в том месте не в то время. Но если подумать, не такая уж это и потеря — подумаешь, очередной святоша сыграл в ящик. Я вот прикидываю, сколько служек сегодня будет спать спокойнее.

Ну все. К черту роль — я не собирался больше слушать это чудовище.

— Сукин ты сын, — сказал я. — Ты гнилой кусок дерьма. Ты убил священника.

— Я, кажется, ослышался?! — радостно вскричал Джек. — Или это настоящая, искренняя злость? Я уже было подумал, что говорю с компьютером, Майки. Как же ты бесил меня этой вашей психотерапией и успокоительными песнями! Я был готов сожрать свою пушку. И вот свершилось! Карты на стол, дружок. Мы хотим забрать бабки и унести отсюда свои задницы, а вы хотите при первой возможности расхреначить нам головы из винтовок.

Джек легко рассмеялся.

— А ведь мы не друзья. Если на этой земле еще встречаются настоящие враги, то это ты и я. И ты прав, Майк. Мы — настоящие сукины дети. Даже так: мы самые злобные сукины дети, с которыми ты когда-либо имел несчастье встретиться. Если мы готовы убить священника за здорово живешь, то сколько еще этих безмозглых звезд я отправлю на тот свет ради семизначной цифры? Либо убейте нас, либо давайте деньги. Хватит тратить мое время!

— А ты уверен, что уже отказался от той идеи? — внезапно спросил я.

— Какой еще идеи, Майки?

— Сожрать свою пушку.

— Ага, щас! — усмехнулся Джек. — Я не настолько голоден. Но если ты попробуешь устроить какую-нибудь гадость, то я скормлю эту пушку тебе… еще до того, как все закончится.

Сигнал разрыва связи запищал в трубке — и сразу же в трейлер вошел Майк Нарди, смотритель собора.

— Боюсь, мне придется кое в чем признаться, — пробубнил он, оглядывая собрание полицейских и агентов. — Есть еще один проход в собор.

Командир отряда по спасению заложников Оукли шагнул вперед и взял инициативу на себя:

— Расскажите нам о нем, мистер Нарди.

Старика усадили на стул и выдали кофе.

— Понимаете, раньше я о нем молчал лишь потому, что отец Миллер, которого только что застрелили, был моим другом, и… вы можете дать мне слово, что никому не расскажете? О проходе?

— Даю слово, — немедленно отозвался Оукли. — Где он, мистер Нарди?

— В подземном пассаже Рокфеллеровского центра есть дверь, — начал рассказывать смотритель. — Тайный ход идет под Пятой авеню в, скажем так, бомбоубежище. В шестидесятые годы у кардинала Спеллмана, да упокоит Господь его душу, началась… видимо, это называется паранойя. После инцидента в заливе Свиней. Он боялся, что на Нью-Йорк сбросят атомную бомбу, поэтому пожертвовал некие средства на секретный проект.