– Желаете взглянуть? – осведомился у графа Кривцов.

– Мне нельзя отлучаться… Еропка!

Слуга вырос словно из-под земли – чего, мол, изволите приказать?

– Спускайся в шлюпку, посмотришь, что на том судне. Судовые документы захвати, если целы. Окажешь помощь, если потребуется.

Слуга выразил неудовольствие лишь укоризненным выражением лица и тяжким вздохом. Нил знал, что на графа это не произведет ни малейшего впечатления и что дядя Ерофей прекрасно это понимает, но уж такой сложился обычай в отношениях господина и слуги.

– Ты еще здесь? Марш.

– А мне можно, ваша светлость? – рискнул подать голос Нил. В присутствии командира он не рискнул назвать графа Николаем Николаевичем и, судя по всему, угадал.

– Куда? На то судно?

– Ага. Посмотреть…

– Не «ага», а «так точно». Повтори.

– Так точно.

– Можно. Ступай.

Нил мелким обвалом ссыпался с мостика. Можно! Можно! Разрешили!

– Тише, шальной! – Вскочив в шлюпку, Нил наступил кому-то на ногу и немедленно огреб легкий подзатыльник. – Дуй на нос, там сиди.

Заскрипели блоки, затрещали храповики на лебедках. Шестивесельная шлюпка с забитыми деревянными пробками пулевыми пробоинами неспешно поползла вниз. С сочным звуком днище коснулось волны. Закачались отцепленные лини.

– Весла на воду. Готовы? И… р-раз!

Не обошлось без ругани – весло стукалось о весло, холодные брызги летели в лицо и за шиворот. Любой командир военного судна сгорел бы от стыда вместе со старшим офицером при виде такой «выучки» своих матросов.

Зато Нил не обращал внимания ни на что, кроме мало-помалу приближающегося судна. Сердце юнги взволнованно билось. Приключение!

Сказал бы ему кто-нибудь две недели назад, что он будет искать приключений – Нил послал бы пророка к черту, если бы только сумел вымолвить хоть слово. Тогда, голодный и обессиленный до предела, он всерьез собрался помирать и относился к смерти спокойно. Жить не хотелось. На что она нужна, такая жизнь, в которой есть место ужасам кротовьей доли на каторге у пиратов? Теперь… о, теперь совсем другое дело!

Чуднóе суденышко казалось мертвым. Шлюпка описала полукруг, заходя со стороны крена. Кое-как, подсаживая друг друга, вскарабкались на борт.

Никого. Расщепленный обломок мачты – что торчащая из плоти кость. Палуба давно не лопачена. И запах… Странный, неприятный запах.

– Мертвецы, – потянул носом дядя Ерофей, и кое-кто из матросов торопливо закрестился. – От них вонь. А еще рыбой несет, чуешь?

Нил кивнул. К горлу подкатил тошнотный комок. Лезть первым в мрачную и тесную утробу судна было страшновато.

– Не дрейфь, паря, айда за мной. – И дядя Ерофей полез вниз. Несмотря на бодрые слова, гримасу на лице он имел пребрезгливейшую, и ясно было: готовится упрекнуть барина по возвращении на баркентину. У хорошего господина слуга должен быть сыт, одет, весел и выспамшись, не так разве? А это… нет, это черт знает что такое!..

Ожидая возвращения шлюпки, Кривцов притоптывал в нетерпении. Лопухин же олицетворял собой спокойствие, лишь едва заметно покусывая губу. Ожидание затягивалось. Когда шлюпка все же отделилась от чужого судна и пошла назад, граф поднес к глазам бинокль.

– Везут кого-то…

И верно – еще в полукабельтове от баркентины Еропка сложил ладони рупором и заорал:

– Один живой, ваш-сясь-во!

Нарочито неспешно граф спустился на палубу. Дождался, пока вытянут шлюпку. Выслушал доклад Еропки, полный обиды и похвальбы.

– Остальные мертвы? – уточнил еще раз.

– Мертвее не бывает. Трюмы пустые, на борту ни еды, ни воды. Жуть! – Слугу передернуло. – Могила, а не судно. Хотели мы было днище прорубить, да подумали: зачем? Не сегодня завтра посудина и без того затонет. Дрянное суденышко, барин, непрочное.

– Ты-то что в этом понимаешь?.. Ладно. Показывай живого.

Легко, как ребенка, Еропка вынес из шлюпки человека. Был тот невысок, желтолиц, худ, как скелет, сквозь прорехи рваного платья незнакомого покроя пугающе торчали ребра, редкая грязная борода выдавала многие дни, проведенные без надежды на спасение, кожа туго обтягивала острые скулы, а желтые восковые руки болтались плетьми.

– Жив? – усомнился граф.

– Только что шевелился. Да и вши на ём. Что вше на мертвом делать?.. Ну ты, иноземный, скажи что-нибудь его сиятельству…

Как бы послушавшись приказа, спасенный моряк вяло шевельнулся на руках у слуги и медленно открыл глаза.

– Хитотати…[2]– слабым голосом произнес он и обмяк, закатив глаза.

– Фельдшера сюда, – распорядился Лопухин. – Это голод и обезвоживание. Запомните, кормить его твердой пищей нельзя – умрет тут же. А то знаю я широкую русскую натуру… Коку – приготовить жиденький бульончик. Можно мясной, можно рыбный. Только это ему сейчас и можно. Бог даст, поправится. Вшей вычесать, а лучше сбрить все волосы. Рванье, что на нем, – за борт. – Лопухин торжествующе улыбнулся обступившим его матросам. – Слушать меня. Если кто еще не понял – это японец. Он достиг этих вод на дрянном неуправляемом корыте. Неужто мы, имея исправное быстроходное судно и полные ямы угля, побоимся проделать тот же путь в обратную сторону? Да еще с заходом на Сандвичевы острова? Мы, русские люди, а не какие-то задрипанные азиаты…

Ни за что ни про что обидел японцев. Но так было надо.

Гул одобрения показал графу: диспут с мраксистами и робкими душами можно считать выигранным. Теперь вперед! Под всеми парусами. Да развести еще пары…

– Ветер достаточен, Николай Николаевич, – осторожно возразил Кривцов, – а угля у нас не так уж много. Пиратские суда этого типа пользуются машинным ходом лишь в крайних случаях. Не вижу необходимости жечь топливо…

– Есть необходимость, – отрезал Лопухин. – Извините меня, но вы не психолог. Распорядитесь. Пусть машина поработает хотя бы до ночи.

В кают-компании снова не утерпел – щелкнул по носу лохматое обезьянское чучело. То-то же. Выигран еще один бой, и выигран бескровно. Всегда бы так.

Но кто же он, еще один тайный агент на борту «Победослава»?

Кто?

«А не перемудрила ли ты, голубушка?» – не в первый раз задала себе вопрос Екатерина Константиновна, рассеянно глядя в окно вагона.

Поезд подъезжал к Москве. Позади остались Обираловка и Реутов. Еще мелькали перелески, сменяемые невеликими деревеньками, бросались в глаза то потемневшая дранка на крыше какой-нибудь совсем уж бедной избы, то неестественно длинный колодезный журавель, то босоногая девчушка с хворостиной, гонящая гусей к пруду, но Первопрестольная уже давала понять: я здесь, я близко. Сейчас вот возьму да и откроюсь во всей дивной красе – любуйтесь!