Лопухин обвел взглядом команду. Нет, строго говоря, это скопище людей еще нельзя было назвать командой. Но уже нельзя было назвать безумным стадом, без тени мысли следующим за безумными вожаками.

А это уже много.

– Обещаю, что так и случится, если мы будем и дальше идти этим курсом, – уже совсем мягко подытожил Лопухин. – Да, есть некоторый риск. Но если мы повернем назад, риск многократно увеличится. Да, повернув к Европе, мы можем оказаться в России уже через две-три недели. Но гораздо вероятнее, что мы не попадем в нее вообще или попадем через много лет. Выбирайте.

Ответный гул – и гул одобрения! Баталию, пожалуй, можно было считать выигранной – еще не окончательно, но уже больше чем наполовину.

Баркентина пойдет прежним курсом. Еще несколько дней при хорошем ветре – и возвращение в Европу лишится смысла.

Если бы не Аверьянов с вечной своей ухмылочкой! Мраксисты имеют вес в команде и непременно будут мутить воду. Возможно, попытаются набрать очки уже сейчас…

Так и есть.

– А какова же первая причина, барин? – голос Аверьянова. Нарочно назвал барином, подлец! Знает, в какую точку метить!

– Охотно объясню, но только после того, как вахтенные займут свои места, – ответил Лопухин. – Мы теряем время.

– Нет, сейчас!

Ну что ж. Бой не окончен, придется дожимать противника.

– Все этого хотят? Не слышу! – Возникший в кубрике гул можно было истолковать и так, и этак. – Не все?

– Все хотят! – снова Аверьянов, поспешно.

– Тогда слушайте. Согласно указу его императорского величества от первого февраля тысяча девятьсот девяностого года любой служащий Третьего отделения, будь то военный или статский, но чином не ниже шестого класса, при выполнении особых миссий вне границ Российской империи имеет в случае необходимости право требовать помощи от своих соотечественников, оказавшихся в пределах его досягаемости. Отказ последних от выполнения возложенных поручений расценивается как преступление, подлежащее наказанию в соответствии с последней редакцией Уголовного уложения – до пяти лет каторги, если мне не изменяет память. – В гробовом молчании Лопухин развел руками. – У меня пятый классный чин, и я как раз при исполнении. Не думал, никак не думал, что мне придется вас пугать… Думал, русские люди могут договориться добром, да вот ведь…

Казалось, ему не хватает слов. Постоял молча, непривычно сгорбившись, потеребил себя за тонкий ус. И вдруг махнул рукой – а, мол, была не была!

– Знать ничего не знаю! – произнес он твердо. – Считайте, что я не обращался к вам ни с какими требованиями. Решайте сами. Или вы разумные люди, или нетерпеливое дурачье. Или вы русские люди, или… сами придумайте кто. Вам решать!

Аверьянов только языком цокнул – сильный, мол, ход.

– Чего тут думать! – взгромоздился перед Лопухиным крупный матрос с серьгой в ухе. – Я так считаю: все правильно. Айда на вахту!

– Стой, братва! – вскинулся Аверьянов. – Барин нам тут очень кучеряво все расписал. Я аж заслушался – красиво! Об одном только он забыл: пересечь Великую Атлантику на нашем суденышке невозможно!

– Проще проверить это, чем возвращаться, – моментально отбил Лопухин, не дожидаясь ропота матросов. – Я не моряк, но Кривцов считает это возможным. Зимой, осенью, весной – нет. Но летом – да. Риск небольшой.

– Хватит, нарисковались! Мы не желаем больше рисковать! Верно, братва?

– Я тоже не желаю, а что прикажете делать? Без риска не выйдет ни так, ни этак. Речь идет только о степени риска. Лично мне нужна минимальная, и потому мы идем на вест! Вахтенные, по местам!

– Подвинься-ка, – буркнул Аверьянову матрос с серьгой в ухе и первый полез наверх. За ним без особой охоты, но и без протеста потянулись остальные вахтенные. Но две трети команды – более трех десятков человек – остались в кубрике.

Очень скоро баркентина дернулась и немного накренилась – паруса приняли ветер.

– Что с вами, Аверьянов? – с показным любопытством осведомился Лопухин. – Нервы сдают? Пиратская каторга вас не сломила, в бою держались молодцом, а теперь что же? Раскисли? Не справляетесь? Быть может, надо назначить другого боцмана? Говорите прямо, не стесняйтесь, здесь все свои, бывшие каторжники. Угольной пыли наглотавшиеся, по зубам битые… Ну? Чего стесняться? Мы поймем.

В задних рядах кто-то хихикнул. Видно, идеи боцмана разделялись не всеми.

– Кто свой, а кто и не очень свой, барин… – Аверьянов не счел нужным согнать с лица ухмылку, только теперь она напоминала оскал мелкого хищника. – Это вы там были своим, а теперь – ваше высокоблагородие…

– А вам обидно? – перебил Лопухин. – Кто мешает вам стать высокоблагородием, а то и превосходительством? Лень? Пьянство? Злость на всех? На себя бы лучше позлились, это полезнее. Морской министр адмирал Грейгорович пробился из низов, потому что был безжалостен к себе. А вы безжалостны к другим. Это проще, не так ли? Всегда легче злобиться на тех, кто достиг чинов в служении отечеству, чем послужить самому. Знакомо! Социальная несправедливость, видите ли…

– А что – разве справедливость? – выкрикнул рябой матрос. – Один в золоте купается, другой уголек кидает и постной каше рад… Не так, что ли, ваше высокоблагородие?

Лопухин чуть заметно улыбнулся. Разговор выходил из практической плоскости, перемещаясь в теоретическую. Так держать, как говорят моряки. И пусть Аверьянов бесится.

– У каждого своя справедливость. Ваша справедливость – всем поровну. Справедливость государственная – лучшее полезнейшим. Вас раздражает сословное деление общества? Сословные перегородки преодолимы для каждого, кто упорен и хочет этого. Перейдите в привилегированное сословие, сие выполнимо. В России три миллиона дворян – каждый сотый! Почти миллион из них добились дворянства по выслуге чина или награждению орденом, дающим на то право, а некоторые заслужили и потомственное дворянство… Но оставим это… Конкретно – что вы предлагаете? Ну смелее! Об этом разговоре я никому не донесу, даю слово. Быть может, разрушить государственное устройство и создать новый дивный мир, согласно учению Клары Мракс?

– А если и так, то что?

– Как же-с! – иронически поклонился Лопухин. – Мне доводилось читать сочинения этой дамы. Прелюбопытно пишет! Сочиняла бы утопические романы – цены бы ей не было. Умеет убеждать тех, кому лень подумать своей головой. Желаете спорить? Показать вам спекулятивность мраксизма? Покажу!

– Ну-ка, ну-ка, – встрепенулся Аверьянов, а среди матросов прошел гул. – Интересно будет послушать.

– Извольте. Если вы внимательно читали Клару Мракс, то должны помнить выведенные ею формулы простого и расширенного воспроизводства. Открою маленький секрет Полишинеля: цифры в этих формулах, мягко говоря, не точны. Лет сто или даже пятьдесят назад их еще можно было назвать точными в самом первом приближении. Теперь – разве что в колониях. В Европе и в Австралии – нет. То, чем занимается госпожа Мракс, называется неумелой подгонкой действительности под концепцию. Всякий, кому не лень читать с карандашом в руках «Экономический журнал» или хотя бы «Биржевые ведомости», может опровергнуть сии построения. Где в тех формулах учтен труд инженеров, управляющих, торговых агентов? Где акционирование с участием рабочих в прибылях? Что для вас мраксизм – наука или своего рода религия? Если наука, так испытайте ее на прочность. Вы удивитесь, до чего легко она ломается. А если религия, ну что ж – молитесь своему идолу. – Лопухин улыбнулся, чуть разведя руки в стороны. – Вдруг поможет? Но Россию не трогайте.