А знаки внимания его становились удивительными. Мы тогда жили на Хорошевском шоссе, куда с площади Маяковского ходил троллейбус, так что ездить на работу мне было удобно. И вот однажды после репетиции сажусь я в троллейбус, встаю, как обычно, на задней площадке спиной к салону. Смотрю в окно и вдруг вижу — что такое? Кто это за рулем «Победы», которая неотступно следует за троллейбусом? Да это же Канделаки! Куда это он едет? Смотрю, он тоже сворачивает на Хорошевку. И чего ему надо в нашем районе? А он, немного обогнав троллейбус, остановился около моего дома — поджидал меня. Сразу мысль: «Не дай Бог, мама из окна случайно увидит, что меня провожает другой мужчина! Что тогда будет?!» Воспитана я была строго — если уж вышла замуж, то чтобы ничего такого…

С таким «почетным эскортом» я ездила долго. Канделаки не только сопровождал меня до дома — он все-таки уговорил меня покататься на его «Победе». Мы ездили с ним гулять в Серебряный Бор… Конечно, в театре быстро стало известно о наших прогулках, пошли суды-пересуды. Кто-то, но не из театра, даже следил за нами — куда мы поедем на этот раз… В общем, сопровождал мой троллейбус Владимир Аркадьевич, сопровождал, катал на своей «Победе», катал, приручал меня к себе в течение полутора лет, приручал… И приручил — я влюбилась всерьез. Видимо, пришло время и мне пережить большое чувство. Через это в жизни проходят многие — человек рано или поздно должен испытать страсть, нужна только какая-то искра. Вот Владимир Аркадьевич и зажег ее во мне.

Кончилось тем, что я решила расстаться с мужем — если уж я люблю теперь другого человека, то должна выходить за него. Когда Борецкий узнал об этом, то отвез меня на Шаболовку (он тогда работал на телевидении). Запер в своем кабинете и долго не выпускал. Потом понял, что у меня это не просто увлечение, а все гораздо серьезнее, что ничего поделать нельзя. Хотя и Рудик тоже был обаятельным, видным, покорял своим умом. Много позже, когда он уже преподавал на факультете журналистики МГУ, некоторые мои знакомые, учившиеся у него, говорили мне: «Как вы могли его оставить? такого мужчину?!» Он там был кумиром многих девушек… Но так вышло в нашей жизни… Разошлись мы достойно, без всяких громких выяснений отношений. Я рада, что у него в жизни все сложилось нормально — семья, работа в университете…

А тогда, когда я заявила родителям о своем решении, дома у нас разыгралась настоящая буря — для папы и мамы случившееся было трагедией, так сильно они переживали. Я же собрала свои вещи и ушла — в никуда. Канделаки тоже ушел из дома, из прекрасной четырехкомнатной квартиры в высотном доме на Котельнической набережной, где оставались его жена и дочь. Так как жить нам было негде, поначалу мы снимали комнату у одной из наших актрис, Ады Нечаевой. На какое-то время нас приютили в своей небольшой двухкомнатной квартире Григорий Арнольдович Столяров, который был нашим сторонником, и его милая жена Елена Валентиновна, обожавшая мужа. Впоследствии мне от театра дали однокомнатную квартиру, где мы прожили пять лет. Потом уже в результате обмена оказались в том же высотном доме на Котельнической набережной в небольшой двухкомнатной квартире, а жена и дочь Владимира Аркадьевича там же переехали в трехкомнатную. Должна сказать, что чувствовала я себя в доме на Котельнической не совсем уютно: каждый раз шла туда в напряжении, словно на пытку…

Думаю, не надо объяснять, что в той непростой ситуации всем было трудно — и мне, и моим родителям, и бывшей семье Владимира Аркадьевича. У него была (и, слава Богу, есть) прекрасная дочь Нателла. Красавица, пройти мимо было нельзя, чтобы не обратить на нее внимание: глаза — как синие звездочки, длинные ресницы. Красотой она пошла в мать, актрису. С Нателлой у нас потом установились нормальные отношения, она бывала у нас. Да и сейчас мы иногда с ней перезваниваемся… Она вырастила дочь Катю…

Владимир Аркадьевич сумел наладить отношения с моими родителями, а маму он прямо-таки обаял. Надо отдать должное, это у него получалось замечательно. Через несколько лет, когда все немного успокоилось, мы съездили к его родителям в Грузию. Приняли они меня нормально.

Друзья Владимира Аркадьевича отнеслись к нашему союзу с пониманием, и наш дом всегда был открыт для них. Самым близким из друзей для Канделаки еще со времен молодости был Одиссей Ахиллесович Димитриади, умный, добрый человек, великолепный дирижер. И очень колоритный внешне — настоящий красавец мужчина. Дружил Канделаки и с главным дирижером Большого театра Александром Шамильевичем Мелик-Пашаевым, и с замечательным певцом, солистом этого театра Давидом Гамрекели. Отнеслись ко мне хорошо и коллеги Канделаки по Музыкальному театру имени Станиславского и Немировича-Данченко, хотя поначалу, приходя туда, я чувствовала себя скованно…

В нашем театре тоже было все непросто — там вокруг нас с Канделаки творилось невесть что. Старые актрисы говорили мне: «Ну зачем тебе это нужно? Он же намного старше тебя. (Владимиру Аркадьевичу тогда было сорок восемь лет, мне — двадцать восемь.) Ты и так будешь играть все, что хочешь…» Каждый думал по-своему. Не могла же я объяснять им, что у меня серьезное чувство, а не какой-то расчет. Ведь меня в театре никто не «зажимал». Тогда у нас были всего две молодые лирические героини — мы с Анечкой Котовой, поэтому занята я была в спектаклях очень много. И эта занятость не зависела от наших с Канделаки отношений. Был бы он главным режиссером, не было бы его — я бы все равно играла много.

И при Канделаки я играла не какие-то отборные, эффектные, выигрышные роли, но и всякую ерунду в откровенно слабых спектаклях, которые театр был вынужден ставить по указанию сверху, держа курс на советскую оперетту. Это были необходимые конъюнктурные постановки, о которых сейчас никто и вспомнить не может. Иногда у меня было по двадцать спектаклей в месяц. И не важно, как ты себя чувствуешь, здорова ты или нет — выходи и играй. Болеть мне было нельзя — сразу обвинят: «Жена главного режиссера отлынивает! Позволяет себе… Что же, из-за нее спектакль отменять?..»

Быть женой главного режиссера и работать в его театре — не самая легкая ноша. И сложность такого положения выражалась во многом. Мне надо было все время вести себя так, чтобы никто не сказал, что я подчеркиваю какое-то свое особое положение. За десять лет работы Канделаки художественным руководителем театра я зашла в его кабинет не по делу от силы раз пять. Его кабинет был кабинетом главного режиссера, а не кабинетом моего мужа, не моим светским салоном.

Для меня как актрисы Канделаки был только главным режиссером, а то, что за стенами театра он мой муж, к делу не имело никакого отношения. Мне, как и другим актерам, поблажек не было. Даже, скорее, наоборот — мне от Канделаки доставалось больше, чем другим. К сожалению, Владимир Аркадьевич иногда не делал разницы между мной — актрисой и мной — его женой, то есть не всегда сдерживался. Тут, видимо, срабатывал принцип: моя жена — как хочу, так и говорю с ней… Конечно, ему как главному режиссеру приходилось нелегко — ведь в театре были не только успехи, но и неудачи, и тогда в газетах сразу же появлялись всякого рода обвинения, что в репертуаре не те спектакли. Это не способствовало хорошему настрою ни актеров, ни главного режиссера. И свое раздражение он срывал, как это обычно и бывает, на близких. Но Владимир Аркадьевич не был злым человеком — накричит, накричит и вскоре отойдет. Он-то забудет о своем срыве, а каково было тем, кто попадал ему под горячую руку?..