и история евреев. На месте благородного стремления появилось самое пошлое науськивание и унижение всего лучшего. В конце концов, как мы изложили, классовая ненависть была возведена в принцип и развилась буквально в классовое убийство. Социалистические учения, присвоенные евреями, были самым позорным образом изгажены и испорчены. Нелепейшие антилогические извращения и безобразия очень широко распространились. Чем дрейфусовщина была для юстиции, тем марксовщина стала, в конце концов, для социалистики или, лучше сказать, для коммунистики. С её выступлением исчез последний остаток прежних порывов к идеям права.

Отсутствие всякого правового чувства ясно видно не только у самых негодных и шелудивых евреев, но даже у сравнительно хороших личностей вроде еврейского мыслителя Спинозы. Последний именно приравнивал право силе. Целая раса лишена правового чувства и понимает только силу! Большая сила, в особенности такой её рост, который возникает из союза сил, на языке этой расы и Спинозы зовется правом, хотя можно ли говорить вообще о праве при таком складе идей? Юридическим лицемерием, весьма свойственным этой расе, мы по справедливости пренебрегаем. Где еврей является почти тем, что он есть, там обнаруживается, что чувство права ему непонятно и служит только помехой. Он заменяет его голым культом силы. Таким образом, еврей – прирожденный антиморалист; и если еврей, невзирая на то, сочиняет «Этику», то она оказывается подобного же сорта. В крайнем случае, ему удается набрести на эгоистическую технику страстей, чтобы в этой области посредством некоторых разумных размышлений оберечь себя от их вреда. При этом он не думает ни о чем, кроме своего собственного благополучия.

Кроме того, еще, как показал именно случай со Спинозой, еврей ошибается, думая, что одно только знание зла уже само по себе может изгнать зло. Никакое стремление, никакая страсть не могут быть преодолены в значительной или только в достаточной степени через простое теоретическое изучение и простой анализ, как бы правилен он ни был. Дело идет о самой воле, а здесь, как известно, стремления не человека вообще, а именно еврейского человека – злобны от юности. Это невольно выдающее себя милое качество оправдалось на деле с тех пор, как еврей впутался в социализм и революцию.

Раз только что-нибудь гнило или какая-нибудь персона особенно скомпрометирована, непременно должен возникать вопрос: не еврейского ли племени эта персона, или, по меньшей мере, не замешаны ли евреи в этом гнилом деле? Еврейская зависть простирается на все; и где евреи шныряют или агитируют в социальной области, там нечего бояться, что все не пойдет совершенно шиворот на выворот! К расовой злобности присоединяется еще столь часто отрицаемая у евреев расовая ограниченность, которую хитрость и лукавство, конечно, не превратят в интеллигентность. Всякое хищное животное ведь тоже имеет своего рода ум, достаточный для его хищнических целей, но такой ум не перестает быть от этого животно-ограниченным. Оборониться от вредных эгоистических поползновений евреев легче, нежели покончить с их, часто совершенно тупой, ограниченностью. И потому общество ныне должно остерегаться еврейской глупости, по меньшей мере в такой же степени, как и еврейского коварства. Все социальное состояние ненадежно в обоих отношениях. Во всех, так сказать, закоулках стоит перед обществом еврейский режим, взвинченный и даже сумасбродный и столь же опасный своими злостными намерениями.

Этот еврейский режим служит, кроме того, указанием, как далеко зашло зло и где в обществе и во всех делах имеется больше всего прорех. Когда мы говорили о французском министре юстиции, который свою карьеру в частной деловой жизни начал обыденным преступлением, то мы не напоминали отдельно о том, что этот произведенный в министры человечек был еврейского племени. Мы тогда имели в виду упадок юстиции в таком общем смысле, что увеличение всего этого самого дрянного декаданса еще и еврейской пачкотней и сумасбродством могло иметь значение только как обстоятельство, определяющее глубину падения.

Решающая причина упадка лежит в другом месте. В нем виновато сверхживотное, т. е. человек, который до сих пор еще не мог возвыситься до того, чтобы достигнуть основательных и удовлетворительных правовых идей. И то, что зовут социализмом и социальным вопросом, все снова и снова обнаруживает эту животную отсталость. Если мир в этом отношении двинется вперед, то он справится и с еврейским режимом, который только пользуется дрянностью других, чтобы укрепиться и преуспеть со своей собственной дрянности. Поэтому главная задача – решительное ориентирование в области действительного права, но не того права, что существовало фактически от природы или было культурой насилия. Действительное право должно мыслиться как совокупность аксиом и предложений, которые в согласии со всем, что известно о судьбе человечества и со всем нашим прежним мышлением, можно охарактеризовать как спасение среди возрастающего распада и от распада.

VI. Хищничество и политика

1. Что политика фактически, с тех пор как люди помнят себя и до нынешних её форм, является преимущественно политикой хищничества, разбоя и вообще преступления – на это существенное обстоятельство мы указывали уже довольно часто в предыдущих отделах. Всякое соприкосновение с политическими делами сталкивается с указанными их спутниками. Однако предмет должен быть разъяснен отдельно сам по себе, чтобы обнаружилось, где находится главное препятствие к улучшению состояния.

Разумеется, не следует приписывать политическому целому того, что не заложено уже в отдельных личностях. Главная вина должна быть вменена не вообще человеческой природе, но только особенным, возникшим внутри её видам. Издавна были и теперь еще существуют различные тенденции, воплощенные в человеческом образе.

Одной первоначальной и затем размножившейся грубостью человеческой натуры ничего основательно объяснить нельзя. Было бы, конечно, очень хорошо, если бы сверхживотное только в этом пункте обнаруживало недостатки. Тогда сглаживающая углы культура могла бы действительно помочь и давно уж помогла бы. Ведь сколько культур создали различные народы, классические и неклассические! И потому если бы дело заключалось только в шлифовке и если бы утонченное сознание могло помочь, то мир давно уже был бы в лучшем состоянии. Зло коренится глубже, оно более долговечно. Сверхживотное – человек имеет с животными, над которыми он возвышается, то общее, что и в его природе имеются всевозможные различия характеров. Так, в некоторых своих племенных и индивидуальных формах человек является прямо сверххищным животным. Манеры поведения не должны здесь вводить в обман: антропофагами, в буквальном смысле, человеческие экземпляры бывали редко. Но по форме только культурными способами пожирают они друг друга весьма часто.

Конечно, можно бы попытаться объяснить грубостью некоторые стороны общего состояния. Первоначальное порабощение и холопство можно было бы, во всяком случае, вывести отчасти отсюда. Грубость влечет за собой физическую битву. Однако такое звериное средство посчитаться друг с другом решает дело лишь на одно мгновение.