— А мне бы еще пивка! — подмигнул официантке старик.

Яна поняла, что это еще не последняя капля. Вечер, помимо ее воли, двигался по накатанной, вернее, катился по наклонной.

— А что у вас в поезде случилось? — спросил Павел Иванович. — Столько народа с него сошло не самым лучшим способом… Коленками подранные, руками в ссадинах.

— Вы о чем? — не поняла Яна.

— Да там, в кафе, парочка… Такие же, как ты, словно по щебенке катились.

— Где? — огляделась Яна и наткнулась глазами на пару.

Дежавю! Именно они сидели напротив на боковых местах в плацкартном вагоне. Яна инстинктивно вобрала голову в плечи и съехала вниз по спинке стула, чтобы, значит, они ее не увидели.

— Твои? — спросил старик.

— Мои… Тьфу! Какие мои?! Я их знать не знаю! Ехали в моем вагоне, — с неохотой уточнила Яна.

Она была в таком шоке от плацкартного вагона, что вспоминала о нем и о том, что там происходило, зыбкими и расплывчатыми, как в тумане, урывками. Впрочем, стоило заставить себя сосредоточиться, и лица соседей напротив проступили уже четче и ярче. Она даже вспомнила, о чем они там говорили.

— Странно… А что они здесь делают? Собирались ехать до Сочи! Точно до Сочи!..

— Так в нашем захолустье и остановки для пассажиров нет для поездов дальнего следования. Ни сесть на поезд, ни сойти. Техническая остановка. Мусор отдать, водой дозаправиться. И тут сразу трое с одного поезда… У вас там что? Резня?! Я ведь сразу неладное чувствую! Нюх!.. Чисто профессиональное…

— Знаю-знаю, не пропьешь!.. — с горькой усмешкой вспомнила Яна и рассказала: — Слава богу, пока все живы! У нас там, ну, как сказать… Можно сказать, что резня. Ранили ножом моего друга. Его отвезли в больницу. Другой остался с раненым. Мы ехали втроем…

— А ты, значится, испугалась в этом поезде одна оставаться и сбежала? — спросил Павел Иванович.

— Вроде того…

— Там наверняка следак работал. Твое исчезновение сочтут за побег. А ты у меня опасный пассажир, оказывается. Дороже возьму за дорогу!

— Охрану ко мне не приставили. А я не собиралась сидеть там и ждать, когда нападут и на меня. Вот что они здесь делают?

— Сидели в вагоне рядом с вами? — спросил бывший участковый.

— Да вот совсем рядом, напротив, — кивнула Яна.

— А когда ранили твоего друга, ты с другим другом отсутствовала? Раз есть не хочешь, была в вагоне-ресторане? — спросил Павел Иванович.

— Ну, да. Может, у них у самих спросить, что они здесь делают? — предложила Яна.

— Так они тебе и сказали! Ты кто для них? Вот именно — никто и звать тебя никак! Полицейским-то врут!.. А тебя просто пошлют и фамилии не спросят… — маленько разошелся Павел Иванович. — Может, у них своя причина сойти с поезда. Испугались, что рядом кого-то чуть не грохнули. Хотя, если бы я был следователем, я бы другое предположил…

— Что? — с замиранием сердца спросила Цветкова.

— Что они видели, кто это сделал, и испугались, что их уберут как свидетелей. Не без натяжки, конечно… Тоже мне тяжкое преступление!.. Тем более, что живой остался. С какого вообще перепугу на него напали? Твой друг — дебошир?

— Нет.

— Не могли ему что-то по работе припомнить?

— Он в морге работает — патологоанатомом. Самое тихое и спокойное место.

— Трупорез, значится… Вот всегда думал, что в таких тихих омутах самые маньяки и водятся. Он случайно не маньяк? — уточнил бывший участковый.

— Что за вопрос? Да! Мой друг — маньяк! А не сдаю я его, потому что друзей не предают!.. — типа пошутила Яна. — Нет, конечно! Ничего такого я за ним не замечала.

— Жена? Дети? Связи? Любовницы?…

— Не женат, вроде как и не был.

— Вроде как? Плохо вы знаете своих друзей. А второй, что был с вами? Он кто? — спросил Павел Иванович.

— Его знаю еще меньше, но он исключается сразу, — ответила Яна.

— Вот как раз и возникает напряжение, когда так говорят, — отхлебнул пива старик и смачно отрыгнул. — Прощения просим! Любовник твой? А ты же выбрала лучшего на свете? Это же понятно…

— Почти в точку. Да, я, наконец-таки, нашла лучшего мужчину на свете, а второй пассажир в поезде, что был со мной — его сын. И он все время был со мной. И это не только я могу подтвердить.

— Ладно, смотрю, у вас там все круче заворачивается. Тогда все сводится только на них, — недобро взглянул Павел Иванович на супружескую пару.

— И что делать? Мы полицию можем вызвать? — спросила Цветкова.

— И что им скажем? Что нам кажется, что мы думаем, предполагаем… — вздохнул бывший участковый. — Сейчас никто никого не неволит лежать в больнице, ехать в поезде, сидеть в кафе… Они скажут, что испугались и сошли. Так же, как и ты. И к тебе вопросы будут.

Яне стало совсем грустно.

— Я сейчас вернусь.

Она, инстинктивно отворачивая лицо от супружеской пары, вышла из кафе и, щурясь от яркого света вывески, вошла в магазин.

— Ну, что? Выпили кофе? — спросила ее девушка-продавец, жуя жвачку.

— Выпили, — сказала Яна, осматривая пустой магазин. — Никого не было?

— Почему? Пара человек заправились, и один еще в магазин заходил, — ответила девушка.

— Скажите, пожалуйста, а Павел Иванович был хорошим участковым? — спросила Яна. Девушка даже жвачку перестала жевать.

— Странный вопрос… Я его, конечно, как мента плохо помню, но мама, бабушка рассказывали… Про него легенды ходили! Честнейшего человека на всем свете не найти. Его так и звали — местный Анискин. Ни взяток не брал, ничего такого. Всем помогал, всех знал на участке.

— А Димон — это кто? — спросила Яна, выбирая себе из шоколадок одну бабаевскую с орехами.

— Димка-то? Вы и его знаете? Ох, горе, горе!.. Пал Иваныч давно овдовел. Людмила, его жена, сердцем слаба была. Поэтому у них из детей только один сын и народился. Люди говорили, рожать ей никак нельзя было. Но она рискнула. И появился, значит, у них любимый сын. Тетя Люда умерла, когда Димка еще в школу ходил. Так Пал Иваныч и мать ему заменил, и всех… Все отдал сыну. Сам больше не женился. И Димка-то хорошим парнем рос. Выучился на автомеханика, женился. Знаешь на ком? — спросила девушка.

— Откуда?… — отрицательно покачала Яна головой.

— На старшей сестре моей подруги. Мы все в одной школе учились, она у нас тут одна, так что всех знаем. На Светке он женился. Любовь была, ребенок родился, душа в душу, и так пять лет. Пал Иваныч рад был за сына — все ведь