– И? – буркнул отец.

– Выпадет снег. Плиту не положить, пока снег не растает.

– Я понимаю, – перебила Наталья, – почему тогда не весной?

– Земля просохнет только к лету, – терпеливо объяснил парень.

– В начале июня? – подозрительно уточнил отец.

– Если не будет сильных дождей, – сказал парень и вытащил карандаш из-за уха. – На всякий случай запишем на середину июля.

Похороны ребенка редко привлекают посторонних, тем более что Рому никто не знал. Наталья ожидала Асю и Андрея Григорьевича, но, судя по всему, они решили, что так будет проще. Ася с головой ушла в Сережу, Пилипчук решил не вызывать досужего внимания.

Процедура была короткой и деловой. Привезли маленький, словно игрушечный, гроб из красивого лакированного дерева. Выгрузили. Спустили в яму. Закопали. Без задержек и слез. Все прошло настолько стремительно, что выглядело ненастоящим.

Отец постоял у свежезакопанной могилки со странным отсутствующим выражением и оживился только тогда, когда принесли фотографию гранитной плиты.

– Надо же, как быстро сделали. И большая какая. У мамы будет гораздо меньше, – сказал он.

Наталья кивнула. Букв на плите получилось мало, они занимали совсем немного места.

– Андрей Григорьевич в мецената играется, мог бы помочь и с маминой плитой, – сказал отец.

– Он и так нам помог.

– Не спорю, не спорю, – отец потрогал выбритые до синевы щеки, – но посуди сама, кто заслужил больше внимания – мама или двухлетний ребенок? Тратить такие деньжищи на чужого ребенка…

– Ему исполнилось три, – с усилием сказала Наталья.

Она прикрыла глаза и отключила, насколько могла, слух. Отец мог прекрасно говорить сам с собой, можно было даже не поддакивать.

Пилипчук прислал за ними служебную «Волгу». Отец залез на переднее сиденье. Шофер хрустнул плотными, обтянутыми черной кожаной курткой плечами, крепкие кожаные складки бритого затылка наползли на воротник.

Мир из окна машины с затененными стеклами выглядел смутно-приглушенным и чужим. В тишине салона тихо бормотало настроенное на городские новости радио. Мягкая утроба комфорта обволокла Наталью и вызвала странные, душные мысли. За все надо платить. Пилипчуки знают это лучше других и платят за все деньгами. Но даже они не могут купить самое необходимое: здоровье и жизнь. Любовь. Какое бессмысленное, пустое слово. Любила ли ее мама, любит ли отец? Любит ли она сама кого-нибудь?

Заслезился глаз. Наталья промокнула его платком. Аллергия, конечно, аллергия, в машине явно пахнет котом, а «кожаный затылок» наверняка не пылесосит сиденья. В голове навязчивым рефреном закрутился глупый детский стишок.

Тошнотно покачиваясь на рессорах, машина свернула во двор и остановилась у подъезда. Наталья выскочила первой и хлопнула дверью, раздался мягкий, чмокающий звук.

Дверца отца осталась закрытой. В их обшарпанном дворе с побитым асфальтом чистенькая «Волга» с тонированными стеклами выглядела так же к месту, как микроскоп в бане.

Заснул он там, что ли? Наталья постучала пальцем по темному стеклу. Темный силуэт отца остался неподвижным. Чавкнула дверца со стороны водителя, кожаный обошел машину кругом и открыл отцовскую дверь.

Отец выставил наружу циркули ног и резво, как кузнечик, выскочил наружу.

Водитель хрустнул кожей и вернулся на свое место.

Отец проводил машину надменным взглядом. – Что это было? – спросила Наталья. – С каких это пор водители должны открывать тебе двери?

– Каждый сверчок знай свой шесток, – хихикнул отец и скрылся в подъезде.

– Посмотрите на этого резвого «больного мужчину», не способного подняться на третий этаж! – крикнула вслед Наталья.

– Опять лампочку выкрутили, – донесся голос из темноты, – надо в ЖЭК пожаловаться.

– Ты имеешь в виду, это я должна туда позвонить? – сказала Наталья, нащупывая перила.

– Ну, если тебе сложно…

– Мне не сложно. Просто… – пробурчала Наталья.

– Что – просто? – Отец стоял на слабо освещенном лестничном пролете второго этажа, одна рука на перилах, другая – на сердце.

– Ничего, – поспешно сказала Наталья, доставая из сумки ключи.

Резвый кузнечик, молодцевато выскочивший из машины, исчез без следа. Держась за стены, отец вошел в квартиру и сел в прихожей, утирая со лба пот.

– Воды? – спросила Наталья, чувствуя себя монстром.

Отец медленно снял ботинки и переступил в шлепанцы. Снял пиджак и прошел в ванную комнату, сухо щелкнув задвижкой.

Опять! Сколько раз она просила его не закрываться! Уговаривала, объясняла, что должна иметь к нему доступ. А что, если случится приступ?

Наталья повесила пиджак на плечики и убрала в шкаф. А что, если отец упадет и ударится головой? Она на цыпочках подошла к ванной и прислушалась. Было слышно, как отец умывается, отфыркиваясь, как жеребенок.

Наталья помыла руки на кухне и поставила на плиту чайник.

Отец вышел из ванной, не заходя на кухню, прошагал в свою комнату и закрыл дверь на ключ.

Мамина смерть, Ромкина пневмония, авария, похороны, больная на голову Ася, родивший двух детей Эдуардо, заблудившаяся на просторах страны Женька, угрюмый отец, скрученный в узел Пилипчук. Наталья сделала все, что от нее зависело, и ничего не изменилось. Она сидела одна на пустой кухне. В любимой маминой кружке, которую подарила ей на Восьмое марта Женька, остывал чай. Черный, как Натальины мысли.

Наталья была в старшей группе детского сада, когда у них появилась Вася. Она приехала из другого города вместе с папой. Ната слышала, как воспитательницы называли его «военным, красивым, здоровенным». У Васи была большая щель между передними зубами, и, когда она сказала «я жила в Калининграде», кончик языка слегка высунулся наружу. Это было смешно и немножко… красиво. Наталья упражнялась целый день, но ее зубы росли плотно, как забор у бабы Нюры, через который ничего не было видно.

На самом деле Васю звали сказочным именем Василиса, Наталья и не знала, что так могут звать настоящих, живых девочек. У Василисы была настоящая русая коса, толщиной почти в Натальину рука. Косу перехватывала резинка с замечательными красными шариками. Шарики были из прозрачной, как мед, пластмассы и ужасно Наталье нравились.

Однажды вечером мама прочитала Нате книжку, поцеловала в лоб и проверила, нет ли под подушкой конфет. Лежать в темноте с открытыми глазами было совсем неинтересно, и, несмотря на строгий папин запрет, Ната иногда проносила конфеты в кровать. В карман любимой пижамы помещались две ириски «Кис-кис» или три «Золотых ключика».