Мама пошарила рукой под подушкой и вытащила… Васины шарики. В маминых глазах словно выключился свет.

– Откуда у тебя Василисина заколка? – спросила мама.

– Она валялась возле моего шкафчика, – сказала Ната.

Тонкие мамины брови стали колючими, как папина щетина.

– Я нечаянно, – сказала Ната.

Синева в маминых глазах стала фиолетовой, с маленькими желтыми молниями. Стало холодно и страшно, как перед грозой.

На раскладушке тревожно зашевелилась Женька.

– Что случилось?

– Твоя сестра – воровка. – Мама щелкнула выключателем и вышла.

– Зачем? – спросила в темноте Женя. – Зачем ты это сделала?

Мама не разговаривала с Натой несколько дней. Отнесла находку в детский сад и ничего не сказала папе. После этого случая в маминых глазах всегда светился вопрос. Не случилось ли чего еще? Весь первый класс мама каждый день проверяла Натальины карманы, а раз в неделю выворачивала ранец. Иногда Наталье снилось, что она украла что-то еще, и она просыпалась, покрытая липким, холодным потом.

Мама бы расстроилась, уныло подумала Наталья, в темном пыльном зале давно не наводился порядок.

– Я не обязана отвечать на твои вопросы, – сказала она.

Напряженная, как натянутая до отказа струна, Женя скрутила в узел носовой платок и раскрутила его обратно.

Наталья украдкой посмотрела сестре в лицо. На бледной коже проступили редкие веснушки. У губ пролегла незнакомая горькая складка.

– Ты похудела, – сказала Наталья.

Мука в Женькиных глазах стала настолько явной, что закололо под лопатками.

– Что ты от меня хочешь? – выпалила в сердцах Наталья. – Хочешь услышать, что ты не виновата? «Не сильно ли он мучился?» А как насчет мамы? Ты не хочешь узнать, не сильно ли мучилась она? Мама умерла на лестнице, по дороге к больному Роме, тетя Валя до сих пор казнит себя, что ей позвонила. Посторонняя девица с маминой работы плакала на похоронах как сумасшедшая, после тети-Валиного звонка мама стакан с водой в руках держать не могла.

Наталья не заметила, что она кричит. Кричать было проще, чем смотреть на Женю. Вместе с криком выходила боль. Не вся, только та часть, которая перекрывала по ночам горло, не позволяя дышать. Иногда вдохнуть было так трудно, что хотелось умереть. Шатаясь, Наталья подходила к зеркалу и видела в нем два гроба. Большой мамин и лакированный маленький.

Со дна души поднялся старый, забытый стыд, ужас холодом дохнул на загривок, дыбом поднял волоски на руках. Наталья снова почувствовала себя… воровкой.

Если бы Женя только знала! Какими чужими стали бы ее глаза!

– Прости, – прыгающими губами сказала Наталья.

Тоска в Жениных глазах перестала быть черной.

– Ну что ты, – сказала она, – при чем тут ты? Это я во всем виновата. Если бы я только могла…

Звуки застряли в сдавленном стыдом Натальином горле. Она схватила себя за шею, тщетно пытаясь заговорить.

– Не мучайся ты так, – сказала Женя.

В ее глазах светилось родное, знакомое выражение из той, еще старой жизни, когда они были… сестрами. Когда между ними не было тайн и недомолвок. Когда Наталья верила, что у нее самая лучшая в мире старшая сестра.

Наталья судорожно икнула, на корне языка неприятно зачесалось, как перед приступом астмы.

– Принести тебе чего-нибудь? – спросила Женя. – Может, воды? Я думала, у тебя больше нет астмы.

Наталья замотала головой. Как она могла подумать, что Женька изменилась? Женя, сестра… Веня, как она называла ее, когда была маленькая и шепелявая.

– Наталья! – раздраженно крикнул из спальни отец.

Когда они с Женькой были маленькими, мама читала им книжку про Александра Суворова, про штурм Измаила и поход через Альпы. Получалось, что главными причинами побед великого полководца были чистоплотность и любовь к свежему воздуху.

– В здоровом теле – здоровый дух, – говорила мама и в любую погоду, даже зимой, настежь распахивала форточку.

Отец не разделял маминой веры в свежий воздух. В спальне было душно и влажно, как в оранжерее. Узкая кровать была ровно, как по линеечке, застелена серым, похожим на армейское покрывалом. Вместо подушки отец пользовался плоским валиком в белоснежном, специально сшитом мамой чехле. Раньше рядом с отцовской стояла мамина кровать с ярким деревенским одеялом, сшитым из искусно подобранных кусков. Мамины подушки были высокими, «барскими», с щедрым шитьем на собранных в воланы оборках. До вчерашнего дня матрас и разобранная мамина кровать стояли у стены. Наталья раздумывала, нужно ли в объявлении писать, что кровать принадлежала умершему человеку. Это имело бы значение, если бы мама умерла в кровати или была бы лежачей, возразил отец. Вчера пришли покупатели и унесли мамину кровать.

– Закрой дверь, – не поворачиваясь, сказал отец.

Он стоял у окна, сложенные в замок руки за колючей, даже на вид, спиной. Оба дня с Жениного приезда отец устрицей сидел в своей комнате. Возвращался с работы, прямиком отправлялся к себе и запирал дверь. Наталья оставляла поднос с ужином под дверью. Вчера еда осталась нетронутой.

– Она еще там? – спросил отец.

Наталья кивнула.

Отец повернулся, углы похудевших плеч на темном силуэте на фоне окна.

– Она не сказала, сколько это будет еще продолжаться? – спросил он.

– Чтобы восстановить паспорт, понадобится как минимум две недели, – сказала Наталья.

– Может, твой Андрей Григорьевич как-то поможет? – сухо поинтересовался отец. – И перестань ее оправдывать. Ведешь себя как… мама. Она тоже все время шла у нее на поводу. Посмотри, чем это все закончилось. Была бы жива моя мать…

– Баба Нюра?

Ездить в деревню к матери отца всегда было мукой. Что бы мама или они с Женькой ни сделали – все было не так. Не то ели, не так готовили, не с той стороны клали посудное полотенце, не так мыли полы, не так ходили по ягоды. Мама собрала тогда больше всех. Ягоды были чистыми, одна к одной, и даже тут бабка нашла к чему придраться.

– Природу надо жалеть, – буркнула она, – а не обдирать кусты до последней ягодки. Меру надо знать.

Мама с мольбой повернулась к отцу.

– Какая вы, мама, мудрая, – с умилением улыбнулся он бабе Нюре, – не всем дано думать о других, тем более о неживой природе.

– Баба Нюра никогда маму не любила, – сказала Наталья.

– Моя мать была человеком с высокими моральными принципами, – сказал отец, – и она беззаветно любила меня.

Отец задумчиво пожевал губами, мерно зашевелились тщательно выбритые щеки. Что-то темное забурлило под гладкими кожаными складками на его лице.