– Я уже повысил ей жалованье, говорю тебе, и она дара речи лишилась от радости!

– Остается молиться, чтобы этого оказалось достаточно, Ролан! Думаю, не в интересах Анни причинять нам неприятности. Но если она все-таки станет…

– Тогда что? Будущее покажет, Матильда. А пока надо подчиниться обстоятельствам.

Молодая женщина бросилась любовнику на шею.

– Я приду исповедаться завтра вечером! Никто не подумает дурного. А теперь уходи!

Последний поцелуй – печальный и горький, – и они расстались.

Сен-Жермен, во вторник 27 ноября 1849 года

Две недели ничто не нарушало покоя в доме священника. К удивлению Анни, отец Ролан много времени проводил в церкви, а дома чаще всего сидел за столом под керосиновой лампой и читал «Библейские сказания». Матильда де Салиньяк не пришла ни разу. Ее Анни увидела на воскресной мессе благонравно сидящей между супругом и сыном.

«Кто бы мог подумать! Мои нравоучения и угрозы подействовали! – думала она в то утро, покачиваясь в дребезжащем дилижансе, который вез ее в Ангулем. – Может, кроме меня не нашлось никого, кто надрал бы отцу Ролану уши. Он ведь еще молодой! А жена у доктора красивая, что правда, то правда!»

Сознавать, что она сумела отвратить священника от греха, было весьма лестно. И Провидение, конечно же, ее за это вознаградит. Вот только… Если хорошенько подумать… Что, если кюре со своей Матильдой ее обманывают? «Записки можно передавать через Сюзанну. Если верить Туанетте, она делает все, что хозяйка ни прикажет, – размышляла Анни Менье. – Как и раньше, кюре часто отлучается из дома. Ходит то в Мартон, то в Шазель. Так он говорит, а сам ведь может идти куда угодно, даже на тайное свидание! А сегодня они могут хоть целый день кувыркаться в пресбитерии. Но если мадам де Салиньяк явится, я все равно узна́ю. Я попросила Алсида, чтобы он приглядывал за кюре».

Анни не удержалась и, не открывая всей правды, поделилась с ризничим своими горестями. Это было четыре дня назад.

– Мне здесь не нравится, славный мой Алсид! В доме сына мне будет намного лучше, – сказала она.

Разговор состоялся на огороде Алсида Ренара, между грядками с чахлым луком-пореем и белокочанной капустой, которая, наоборот, выглядела самым аппетитным образом.

– Это почему же? На прошлой неделе вы говорили, что господин кюре повысил вам жалованье!

– Думает, нашел способ заставить меня держать язык за зубами… Но если меня что-то сердит, я не могу молчать! Я имею в виду визиты докторской жены. Чуть ли не каждый день к нему приходит! А я возьми и скажи отцу Ролану, что так не годится. Неприлично это, и все тут!

– Выбросьте это из головы, мадам Анни! Мадам де Салиньяк – красивая и обходительная дама, вот наш кюре ее и привечает. Похожая история была и с отцом Биссетом. Она часто заглядывала в пресбитерий, приносила гостинцы: грецкие орехи, ликер из черной смородины, баночку фуа-гра. Он мне потом хвастался. А еще был такой случай… Я шел вдоль живой изгороди, что близ пруда. Это было в мае. Мадам де Салиньяк с подругами устроили пикник на лугу. Приятно было на них смотреть, скажу я вам! Светлые платья, шляпки, зонтики… И тут я вижу, что с ними кюре Биссет, черный, как ворон, среди синичек. И он смеется, щиплет дам за бочок. А потом они начинают играть в жмурки…

– И что потом? – Анни от изумления и рот раскрыла.

– Когда пришел черед водить отцу Биссету и он подошел с завязанными глазами к мадам де Салиньяк, она засмеялась – да громко так! – и он схватил ее за талию и не хотел отпускать. К слову, в городке этого кюре недолюбливали. В исповедальне он грозил адским огнем за любую пустячную провинность, а сам, стоило увидеть юбку, становился красным, как дьявол, и весь дрожал!

Услышанное огорчило служанку еще больше.

– Упаси нас Господь от таких священников!

– Я думаю, отец Ролан не такой, как Биссет. Он хороший проповедник, и я часто застаю его в церкви, когда он молится.

– Хорошо, если так, Алсид… Но в следующий раз, когда я поеду на денек к детям в Ангулем, вы уж присмотрите за ним, окажи́те мне услугу. Мне будет спокойнее, если по возвращении я узнаю, что в пресбитерий никто не приходил. Особенно мадам де Салиньяк.

Ризничий пообещал, хоть и без особого воодушевления. Но почему бы и вправду не оказать услугу такой славной и приветливой женщине, как Анни?

* * *

Эрнест Менье поджидал мать на набережной Шаранты, на остановке дилижансов. Целую неделю от нее не было новостей, и он немного волновался. Но Анни вышла из экипажа с улыбкой на устах, в своем лучшем платье и с черной шерстяной шалью на плечах.

– Сынок, как же я рада тебя видеть, – сказала она, целуя его в щеку.

Холодный ветер играл коричневыми мертвыми листьями под прозрачным небом, предвещавшим первые заморозки. В порту собралось множество грузовых судов и барж, поэтому набережная кишела телегами, вокруг которых суетились приказчики и чернорабочие. Впрочем, порт есть порт, и жители квартала Умо к этому давно привыкли.

– Приятно снова оказаться в городе, – сказала Анни, вздыхая. – В сельской местности, Эрнест, поздней осенью не так уж и весело.

– Ты права, мама. Но меньше чем через месяц ты вернешься насовсем. Я уже приготовил для тебя комнату. Матрас проветрили как следует, коврик выбили, и угля для печки я купил. Эльвина мне очень помогла.

– Хорошие вы у меня… – пробормотала вдова со слезами радости на глазах.

– К Рождеству у меня три выгодных заказа, так что, милая матушка, накроем стол не хуже, чем у буржуа! Помнится, я жаловался тебе, что дела идут не так уж хорошо, как хотелось бы, когда ты приезжала на День Всех Святых. Но теперь мне улыбнулась удача!

Под руку они подошли к мастерской Эрнеста. Портной усадил мать в задней комнате и положил перед ней на стол румяную сдобную булку.

– Ну, не обижает тебя твой хозяин? – спросил он, подавая кофе.

– Мы с кюре немного поскандалили, сынок. Я даже пригрозила ему каминными щипцами. Ты советовал молчать, но я не сдержалась и заявила ему в глаза, что застала его с любовницей.

– Не стоило, мама! Как он должен был себя чувствовать?

– Сейчас ты узнаешь, что из этого получилось. Господин кюре передал для тебя письмо, он написал его сам. Вот прочти-ка!

– Что? Он повышает тебе жалованье? – вскричал Эрнест.