И он с победным видом предъявил собеседнице обшитый кружевом кусочек белого полотна. Анни схватила его и поднесла к глазам, чтобы получше рассмотреть.

– Ну, что я говорила? – торжествующе вскричала она. – На уголке вышиты инициалы «М» и «С»! Вы думаете то же, что и я, Алсид? Неужели эта парочка устраивает свидания и в стенах храма Божьего?

– Что вы такое говорите! Кто-то наверняка подобрал платок в церкви, кто-то из мальчишек из хора, а потом выбросил! – предположил он.

– И сколько времени мадам де Салиньяк была в пресбитерии? – спросила служанка, продолжая хмуриться.

– Часа два, не меньше! Я успел сходить домой, набрать на чердаке фасоли, потом вернулся к дому священника, поднялся по лестнице и поставил корзинку под дверью. Я слышал, как они разговаривают, но не разобрал ни слова.

– Наверняка заперлись вдвоем в спальне…

Ризничий потер нос тыльной стороной руки. Вся эта история ему решительно не нравилась, потому что он искренне уважал Ролана Шарваза.

– Может, им надо было поговорить? О причащении маленького Жерома, к примеру, – предположил он. – Кроме того, что плохого в том, если они даже и проговорили пару часов? Все-таки кюре – друг семьи, и вообще…

– Странная это дружба, как по мне, – возразила Анни. Рассказ ризничего убедил ее в том, что обещаниям Шарваза верить нельзя.

– Еще наливки? – предложил Алсид. – Вы расстроились, мадам Анни, это сразу видно!

На этот раз Анни осушила стакан залпом. Раскаяние, которое разыграл перед ней отец Ролан, обвинения в адрес красавицы Матильды – по его словам, коварной соблазнительницы, – все это было свежо в памяти. «Думает, что меня так легко провести!» – вертелось у нее в голове.

Странное дело, но снова заводить разговор об адюльтере, который наблюдала своими глазами, Анни не стала. В противном случае ей пришлось бы признаться в собственном неприглядном поступке. Разве это прилично – подглядывать за людьми через щелку в полу?

– Лучше бы нам не вмешиваться, – подвел черту под разговором ризничий. – У нас теперь есть священник, и, если хотите знать мое мнение, обязанности свои он выполняет. А что до докторской жены… Отец Ролан еще молодой, и внимание красивой дамы ему, конечно же, льстит.

Алсид нашел еще немало оправданий для кюре Шарваза и произнес много лестных слов в его адрес. Анни слушала, качая головой, и ни разу не возразила, но из дома его вышла расстроенная и очень сердитая.

Случаю было угодно, чтобы как раз в это время мимо дома ризничего проходил Жан Данкур с папкой для бумаг под мышкой. Как обычно, он приподнял шляпу в знак приветствия и хотел идти дальше, но Анни с решительным видом загородила ему дорогу.

– Добрый вечер, мсье! Занятия в школе закончились, как я вижу, – сказала она ни с того ни с сего.

– Вы совершенно правы. Прошу простить, мадам, но у меня назначена встреча с мэром, мне нужно бежать!

– Надо же, как мне не повезло! Вы и поговорили-то со мной всего один раз – когда я только приехала, в первый мой день в Сен-Жермен! – пробормотала Анни. Она была слегка пьяна, а потому чуть растягивала слова. – Вы рассказывали о какой-то ужасной дуэли, а я слушала, так что теперь ваша очередь послушать меня!

Данкур с сожалением вздохнул.

– Мне очень жаль, но сейчас не самый удачный момент для беседы! Не хочу показаться невежливым, мадам, однако…

Анни вытянула указательный палец в сторону колокольни, прищурилась и замогильным голосом произнесла:

– Но кое-что вы должны знать! Кюре ведет себя скверно, и никто ничего не видит!

Тихим голосом она начала сбивчивый рассказ о том, что приходской священник и жена доктора тайком предаются плотскому греху. Когда она закончила, учитель только покачал головой.

– Правда это или нет, мадам, я не желаю это слушать! – сухо сказал он. – Разумеется, в лоне церкви есть свои паршивые овцы, но я не отношу себя к числу глубоко верующих людей, а потому меня это совершенно не занимает. Нашу церковь я попросил супругу не посещать – к ее глубочайшему сожалению. А что касается грязных слухов и злопыхателей, которые их распространяют, то они не вызывают у меня ничего, кроме отвращения.

– Ваши ученые слова сбивают меня с толку. Злопыхатели, может, и врут, а я говорю чистую правду! – попыталась защититься Анни.

– Мадам, я не утверждаю обратного! Почему, вы думаете, я перестал ходить к Салиньякам на субботние приемы? Все эти буржуа и кюре – одного поля ягоды. А теперь вынужден с вами распрощаться. Но если хотите совета, я вам его дам: поступайте так, как все слуги. Закрывайте глаза и уши, это в ваших же интересах!

Рекомендация эта была озвучена ироничным тоном, и, усмехаясь про себя, мсье Данкур широкими шагами удалился. Помещение, в котором он преподавал, было ветхим, холодным и неудобным, и он рассчитывал убедить мэра построить новую школу – светлую, просторную, с большим внутренним двором.

Анни подумала, что было бы неплохо заглянуть к Туанетте, которой она тоже пару раз намекала на странные отношения между отцом Роланом и мадам де Салиньяк, но потом решила пойти домой. «Господин кюре уже должен был вернуться! И если фасоль еще не сварилась, снова начнет ворчать. Хотя пусть только попробует! Уж я-то знаю, как заткнуть ему рот!» – с ожесточением сказала она себе.

А может, учитель прав? Словам простой служанки никто не придаст значения. «Вот доктор, тот бы послушал, расскажи я ему, чем красавица Матильда занимается, пока его нет дома!» – подумала она.

Но снова Анни одолели сомнения. Она вспомнила о маленьком Жероме. Сердце у нее было доброе, и в конце концов она решила, что не станет разрушать семью и разлучать мальчика с матерью.

В доме священника, в тот же вечер

За окнами чернела ночь. Анни зажгла керосиновую лампу, висевшую на цепочке над большим обеденным столом.

Она уже час была дома, когда вернулся кюре Шарваз – в грязных башмаках, мрачный, с бегающим взглядом. По своему обычаю, он сразу заперся в спальне, даже не сказав, в котором часу намеревается ужинать. «Боится меня!» – подумала вдова, не сводя глаз с кастрюли с фасолью.

Невидящим взглядом смотрела она на веточки чабреца, лавровые листочки и кусочки сала, угадывавшиеся в густом вареве между набухшими бобами. «Еще месяц, и я стану готовить для своего Эрнеста! Это будет утешением за все мои труды! Нужно чуть-чуть потерпеть, чтобы вернуться домой с жалованьем за декабрь. Ни у кого в квартале не повернется язык сказать, что дети меня содержат! А там и место служанки где-нибудь по соседству найдется…»

Если быть до конца честной, Анни совсем не хотелось снова идти в прислуги. В ее жизни был период, когда они с мужем жили в достатке. Именно поэтому, в отличие от большинства слуг, она не могла безропотно подчиняться чужой воле и закрывать глаза на недостойное поведение хозяина. Учитель Данкур сказал чистую правду: первый долг прислуги в доме – держать рот на замке и с уважением относиться к господам. Малейшее отступление от этого правила – и слугу увольняли. «Придется терпеть, сцепив зубы!» – в который уже раз сказала она себе.