От виски становится тепло в животе, и он тянется к тумбочке, где стоит бутылка, наполняет стакан до половины. Сегодня вечером, ночью, ему понадобится все спиртное мира, завтра он проснется с похмелья, одинокий и опухший, как свинья, утопая в презрении к самому себе. И выйдет из дома.

Он ставит стакан на постель и заходит на сайт газеты Diario de Mallorca.

Убийство – их главная новость.

«Драма на почве ревности! Англичанин убит в El Terreno. Немец арестован».

Труп в мешке на носилках выносят к машине «Скорой помощи», фото из дома, где произошло нечто на редкость плохое.

Он нажимает на ссылку, попадает на статью, написанную Акселем Биомой, вспоминает его и его молодого любовника на открытии клуба в El Arenal. Он умеет писать, выудить информацию у своих источников в полиции, вынудить их раскрыть больше, чем они бы хотели или были бы обязаны.

Фото британца. Имя. Гордон Шелли.

Фото Петера Канта. Имя.

Статья выдержана в нейтральном тоне. Интервью с одним из расследующих дело. Петер Кант сидит в камере предварительного заключения в штаб-квартире Национальной полиции на авеню Avenida San Ferran. Вроде бы найдена окровавленная бейсбольная бита в доме англичанина, надписанная известным наркоманом и легендой бейсбола Манни Рамиресом. Предполагается, что это и есть орудие убийства. Может, Петер Кант действительно был таким идиотом, что взял одну из своих бит, поехал к дому британца и убил его.

Одному Тим научился в жизни, и это: с людьми никогда ничего не знаешь.

Он скроллит текст вниз.

Следы крови, по мнению экспертов, указывают на то, что Петер Кант пытался убирать в доме после ссоры, в которой было применено насилие. Кровавые следы нашли на лестнице, ведущей в дом, на въезде в гараж, а его отпечатки пальцев были на бейсбольной бите.

Он не злился, когда мы с ним пили кофе. Он был грустным, усталым. Но если то, что пишет Аксель Биома, правда, то дело практически раскрыто.

Я этого не видел.

Тим берет стакан с простыни, выпивает два больших глотка, задерживается на одной фразе. Слова будто бы танцуют перед глазами, когда он пытается читать.

Наташа Кант, как предполагается, исчезла, возможно, мертва.

Тим напрягает глаза, продолжает читать.

Дальше следуют рассуждения, прямо из источника в Национальной полиции. Полиция уверена в ходе событий. Петер Кант обнаружил измену жены, убил ее из ревности, избавился от трупа, потом добрался до дома любовника и убил его.

В статье слишком много деталей. Ни один полицейский, достойный такого названия, не допустил бы такой огромной утечки информации или хотя бы рассуждений о деле на этой, начальной, стадии. Аксель Биома, конечно, умеет хитрить, но тут он наверняка прибегал и к помощи портмоне.

Тим рад, что ни его имя, ни название фирмы не просочились в печать, но они найдут фотографии, если еще не нашли, найдут связь, будут звонить в бюро Хайдеггера и ему тоже.

Он закрывает компьютер. У входа в дом останавливается мотоцикл, доносится запах орегано и расплавленного сыра, он должен был быть голодным, но спиртное сделало тело ленивым и усталым, а сознание затуманенным.

Дверь в дом открывается, он слышит, как соседи платят за пиццу, обмениваются несколькими словами с посыльным, двери снова закрываются, дети шумят, а он лежит в кровати со стаканом у пересохших губ.

Его уносит из комнаты, от вентилятора, от звуков и запахов, от стакана, который он может уронить, но не хочет, нет сил удерживать себя в состоянии бодрствования, но противный звук заставляет. Это звонит телефон, он должен ответить, кто звонит, где я. И тут до него доходит, что он уснул и уронил стакан. Он разыскивает телефон, нажимает кнопку ответа и слышит голос, английский с немецким акцентом.

– Это мистер Бланк?

Голос Петера Канта на другом конце линии.

– Я спал.

– Но это ты?

– Да, это я.

– Слава богу.

Слов больше нет, единственное, что Тим слышит, это дыхание Петера Канта, глубокое и тяжелое.

– Мне нужна твоя помощь, – говорит он. – Меня арестовали. Мне больше не к кому обратиться.

– У тебя что, нет адвоката?

– Мне не нужен никакой адвокат. Я никому не верю.

Слышны короткие жесткие вдохи.

– Я хорошо заплачу. Ты сможешь заниматься поисками Эммы много лет на те деньги, которые я готов тебе заплатить.

Тим не может сказать «нет», хотя знает, что надо бы. Это предложение воняет, как труп, оставленный на солнце жарким летним днем.

– Ты можешь прийти сюда, в камеру предварительного заключения?

– Я приду, – говорит Тим и думает о страхе в голосе Канта, страхе, который он слышал раньше только у тех, кого обвиняли в ужасных преступлениях. Это удивительный страх, прозрачный, как стекло, но все же мутный. Виновен или невиновен – не имеет значения, это страх такой широты, каким только способно быть чувство, не теряя своего названия.

Сейчас ночь, тогда был день, рука Ребекки в его руке, слабая, почти висящая. А репортеры приближались, как сейчас он, быстро и решительно, ко входу в полицейский участок.

– У вас есть еще надежда найти вашу дочь? – спросил кто-то из газеты «Афтонбладет». – Она не могла уплыть в море? У нее была депрессия?

Он хотел дать журналисту в челюсть, но его удержала Ребекка, «тихо, Тим, спокойно», и он помалкивал, «ты была счастливой девочкой, Эмма, я знаю».

Как, черт побери, они смеют даже намекать на это? Что она пошла в море и утонула по собственной воле?

Но все эти предположения утихли, медленно, как шелест кленов вокруг полицейского участка, как затих кофейный аппарат в Café del Parque, куда они пошли после того, как он выблевал остатки самого себя после окончания пресс-конференции.

Он вышел из такси неподалеку от штаб-квартиры полиции, на другой стороне реки, на перекрестке улиц Calle Libertad и Calle Mazágan, возле пузатого многоквартирного дома с балконными перилами из выкрашенных в белый цвет железных прутьев. Термометр на рекламном щите показывал двадцать восемь градусов.

От виски осталось одно воспоминание, он совершенно трезв и должен таким оставаться. Парочка темно-синих патрульных машин стоит на парковке криво и занимает четыре места. Рядом с ними штатские машины, серый «Ленд Ровер», кроваво-красный «Форд-комби», который в колеблющемся уличном свете кажется похожим на змею с животом, раздутым от газов.

Тим приближается к бетонной лестнице, ведущей к дверям трехэтажного дома. Вытесняет из памяти все воспоминания, и оконный ряд второго этажа смотрит на него с сомневающейся улыбкой. На каждом окне белые жалюзи, они опущены в разных комнатах на разную высоту и напоминают ряд наполовину выбитых зубов.