– Нет, я хотел побыть один и подумать.

У него нет никакого алиби. Только его собственные слова, что он был в море на катере. Его отпечатки пальцев есть на орудии убийства, которое было использовано, чтобы убить любовника его жены. Есть следы борьбы в его доме, следы крови. Тиму хочется встать и уйти, он видит безнадежность этого дела. Если кто-то реально хочет посадить Петера Канта в тюрьму, то им это уже почти удалось. И это не его проблема.

– А письмо? Ты по-прежнему не имеешь понятия, кто его послал?

– Нет.

– Где оно сейчас?

– Я его выбросил.

Петер Кант снова наклоняется вперед, цепи наручников тащатся по серой поверхности стола. Он наклоняет голову, не хочет, чтобы рот был виден в камере или тому, кто стоит за зеркалом.

– Наклонись вперед.

Тим приставляет ухо поближе ко рту Петера Канта и чувствует дыхание немца в слуховом проходе.

– В доме лежат сто тысяч евро. В сейфе под ковром в моем кабинете. Код 11102008.

Тим запоминает код, не спрашивая, что это значит.

– Ты был в чем-нибудь замешан, что как-то со всем этим связано? Я должен это знать.

Петер Кант задерживает дыхание. Медленно выдыхает: «Посмотри в доме, – говорит он. – Они, может быть, слышат нас, как бы мы ни старались этого избежать. Я не решаюсь сказать больше. Не здесь».

Другой страх в голосе, страх зверя, на которого идет охота, зверя, который пытается понять, с какой стороны его подстерегает опасность.

– Но ты сам знаешь?

– Я ничего не знаю.

Открывается дверь в комнату допросов. Трое полицейских срывают Петера Канта со стула, тащат его из комнаты. Он поворачивает голову.

– Ты должен ее найти! – почти кричит он.

Тим встает, бежит вслед. Видит, как полицейские волокут Петера Канта по коридору к темным камерам, как безвольно тащатся по полу его сникерсы, пересекая длинные черные тени камерных решеток. Как ноги поднимаются над каменными плитами и на какой-то миг кажутся болтающимися в воздухе.

Тот все еще смотрит назад. Его взгляд умоляет, сомневается, злится и опасается одновременно. Видна мускулистая загорелая рука на его шее.

– Обещай мне, что ты ее найдешь, – удается ему выговорить полузадушенным голосом. – Обещай мне.

Тим идет в этот поздний час в сторону Plaza Madrid. Машины такси с зелеными огоньками проезжают мимо. В магазинах темно, из открытого окна верхнего этажа слышны разгоряченные реплики футбольного телекомментатора. Высотки на площади тянутся к небу, их фасады цвета охры кажутся в свете звезд темно-серыми, а у подножия, из уличных кафе, доносятся усталые голоса южноамериканцев и испанцев с континента.

Ни один турист не находит сюда дорогу.

Это один и тот же город.

Но это не их город.

Всего в нескольких сотнях метров отсюда в районе Santa Catalina рестораны и бары заполнены шведами из Стокгольма, которые целуют друг друга в обе щеки и чувствуют себя континентальными европейцами.

«Правда ли, что полиция затягивает расследование пропажи Эммы Бланк и вы хотите закрыть это дело?»

Дай всему этому исчезнуть, как исчезло все остальное. Пусть грим покроет силуэт города. Улучшит его, пока все не забудется.

Он проберется в виллу немца. Этой же ночью.

Он возьмет свою машину, не хочет брать туда такси. Кто знает, какие силы пришли в движение. Если Петер Кант невиновен, то есть кто-то, кто виноват.

Я ничего не обещал Петеру Канту. Нет-нет.

Nothing. Nichts[78].

Я не обязан это делать. Я могу взять его деньги и оставить его гнить в камере, если вообще существуют какие-то деньги.

Ночь здесь пахнет пивом и выхлопными газами, фритюрным маслом, картошкой и панцирем креветок, тонким мучным слоем крокетов.

Я не могу вмешивать в это дело бюро Хайдеггера. Речь идет об убийстве, вероятно, и о похищении человека, а то и еще хуже. Я должен этим заниматься сам, один. Я обязан это сделать. Снимки, которые я показал, могли подлить масла в огонь.

Ресторан «Опиум» откроется только через час. «Виктория» и «Бульвар» тоже. Но ночная жизнь города Пальмы уже началась. Темп нарастает, мотоциклы прибавили скорость в сторону клуба Marítimo, никто больше не хочет пить воду, пиво или вино, а только коктейли. А в простеньком кафе на улице Calle Rafael Rodríguez Méndez прямо на стойке бара танцуют три молоденькие латиноамериканки в чересчур коротких юбках, вихляются, подняв руки над головами, под песню Рианны «We found love» и заливают в себя очередные рюмки текилы.

Ему хочется остановиться. Выпить пива. Посмотреть, как они проникают при помощи танца во все те обещания, которые дает этот город.

Он плывет по течению вдоль улиц.

Никто не обращает на него внимания.

Но может быть, он ошибается.

Может быть, за его ходьбой по улицам Пальмы следят тысячи и тысячи глаз. Крысиных, мышиных и человеческих. Глаза кошек, собак и коз, которых принесут в жертву нигерийцы в районе Son Gotleu, или убийцы, похитители. Может, все они его видят и думают, какой одинокий человек парит там, в августовской ночи.

Есть здесь кто-нибудь?

Тим собирается взять пистолет, забрать его из тайника в своей квартире. Было бы безрассудством ехать невооруженным, но брать оружие тоже глупо. С пистолетом в руках реальность снимается с предохранителя: либо ты на нем, либо нет. Применение насилия на расстоянии с летальным исходом – это один вариант. Другой – кулаком по черепу или бейсбольной битой по затылку.

Он оставляет пистолет в тайнике, прислушивается к звукам дома в Андрайче. Никакой полиции, никаких подозрительных машин, бежевые ворота, пальмы. Впечатление брошенной на время отпуска хозяев виллы, одной из многих на Мальорке, с комнатами, где ничего не происходит и ничего особенного никогда не случалось.

Он освещает себе путь мобильником, слышит собственное дыхание. В холле видит брызги крови на стенах, потом видит их на лестнице по пути вниз, видит вытертые лужи на полу, перешагивает через ленту полицейского заграждения, чтобы войти в гостиную, силуэт какой-то скульптуры заставляет его вздрогнуть. Есть здесь кто-то?

Он стоит неподвижно, прислушивается.

Но он в доме один.

Ночь вползает из сада. Лампы бассейна подмигивают небу.

Он обыскивает кухню, идет к кабинету, это должна быть самая дальняя комната, осторожно открывает внутрь скрипучую дверь.

Это кабинет. Белые полки из пластика наполнены книгами, некоторые в кожаных переплетах, немецкие словари, «Дуден». Многим фолиантам явно лет по сто, в темноте кажется, что книги прячут забытые истины и тайны, до которых больше никому нет дела, что время истончило эти тома до тишины, до набора слов и пыли на пожелтевшей бумаге.