— Помнится, утром ты уже обращался ко мне с подобным предложением, — напомнила она по дороге в спальню. — И получил положительный ответ, добавила Элис про себя. Причем, нам было так хорошо, что даже не верится.

— Я рассматриваю это как вызов, сеньорита, — бросил Мигель, ведя ее через гостиную, где они редко задерживались, в комнату, которой, напротив, пользовались слишком часто.

Элис не возражала против такой постановки вопроса. Уж лучше им с Кальсадой заняться любовью, чем сидеть порознь, ломая голову над сложившейся ситуацией. В спальне она повернулась к нему спиной и принялась медленно раздеваться, постоянно чувствуя на себе его взгляд. По мере того как Элис оголялась, напряжение, установившееся в рабочем кабинете, постепенно ослабевало.

Она стянула через голову красное платье, сбросила туфли и распустила наконец волосы, как того с утра хотелось Кальсаде.

— Бесподобно! — воскликнул он, когда Элис повернулась лицом к нему. — Ты провоцируешь меня, маленькая колдунья!

— Нет, всего лишь продолжаю выполнять полученное от тебя задание. — Она скосила глаза на свое пурпурное белье.

Мигель двинулся к ней, расстегивая пуговицы рубашки. Однако Элис перехватила инициативу.

— Я сама хочу сделать это…

Ему было так приятно стоять и просто ждать, пока Элис разденет его. Для него это было так естественно — отдаться волнующим прикосновениям очаровательной женщины. К тому же она целовала и ласкала мускулистый торс Мигеля, пока он наблюдал, как легонько колышется ее заключенная в пурпурные кружевные чашечки грудь.

Сам он не дотрагивался до Элис. В какой-то степени ему даже необходимо было ее обожание — для успокоения уязвленного самолюбия. Он смотрел на сиявшую бронзой макушку, на изящные пальцы, снимавшие с него одежду, и приговаривал:

— Будь со мною нежной, дорогая, пожалуйста…

— Зачем? — нарочито удивленным тоном произнесла она, стоя на коленях и потемневшими глазами глядя на некоторые части его тела, только что обнаженные ею. — Я не вижу здесь ничего нежного.

И, словно в доказательство своих слов, она сомкнула ладонь вокруг отвердевшей плоти Мигеля. Тот прерывисто вздохнул, закрыл глаза и замер в ожидании того, что должно было произойти…

Однако через минуту он неожиданно встрепенулся, бросил охрипшим от избытка ощущений голосом «нет» и рывком поднял Элис с колен.

— Почему? — удивилась она. Как правило, он не останавливал ее в подобные моменты.

Но у того вдруг возникла срочная необходимость в контроле над ситуацией. Сейчас верховенство являлось для Кальсады единственной возможностью справиться с осознанием того факта, что он попал в рабскую чувственную зависимость от этой женщины.

Если бы пару недель назад кто-то сказал ему, что он окажется в подобном положении, он рассмеялся бы глупцу в лицо. Однако сейчас ему было не до смеха.

Следующие несколько часов прошли в занятии, являвшемся лучшим лекарством от стресса. Это был весьма необычный ланч. Сплетенные тела словно творили чудо. Из тончайшей эротической энергии они ткали вокруг себя покров, отделявший их от остального мира. И там, внутри этого незримого кокона, Элис в конце концов оказалась лежащей под Мигелем, проникшим глубоко внутрь нее и беспрестанно движущимся. Сегодня он занимался с ней любовью как-то по-новому.

И это был очень изысканный способ…

Вечером тоже нашлось место применению точно такого же средства от нервного напряжения. Лечение повторилось также на следующий день, и на другой, и на третий, пока не стало ясно, что ничто не способно избавить Мигеля от тревоги. Он все ждал, а Элис все не предоставляла ему требуемой информации.

Тогда он решил изменить тактику.

— Пойди оденься, — сказал он однажды после работы. — Поужинаем сегодня вне дома…

В этом предложении не было ничего особенного, они частенько ходили вечерами в какой-нибудь ресторан. Почему же я чувствую себя как-то необычно? — гадала Элис, тщетно пытаясь отыскать в своей шкатулке с украшениями наручные часы. Мигель наблюдал за ней. Он был одет и полностью готов к выходу.

Бросив на него мимолетный взгляд, Элис вдруг сообразила, чем отличается нынешний выход в свет от остальных. Кальсада сегодня выглядит совершенно иначе. Черный смокинг и галстук-бабочка словно превратили его в другого человека — жесткого, уверенного в себе и в то же время чрезвычайно светского, обаятельного. Рядом с ним Элис чувствовала себя немного неуверенно.

— Тебе не попадались на глаза мои часы? — спросила она, стараясь ничем не выдать своих эмоций.

— Случайно, не эти? — Мигель с ловкостью фокусника выудил искомый предмет из-под шелкового носового платка, в который было что-то завернуто.

— Ах! — изумленно воскликнула Элис. — Ну и дела! Ведь я, кажется, все здесь перевернула.

— Ну-ка, а это что такое? — заинтересовался Мигель предметом, сверкнувшим из шелкового свертка. — Можно взглянуть?

Через мгновение в его руках оказалась брошь. Он всматривался в нее не меньше минуты, по истечении которой он уже едва сдерживал гнев.

— Это очень старая вещь, — робко пояснила Элис, заметив в Мигеле непонятную перемену. — Она принадлежала еще моей прапрабабушке.

— Твоей? — переспросил он.

— Ну да, — удивленно подтвердила она. — А что?

— Ничего! — скрипнул Кальсада зубами.

Он узнал этот предмет. Однажды ему даже пришлось держать его в руках. Очень осторожно, как велел Роберт. Да-да, не кто иной, как Боб, несколько лет назад показал Мигелю старинную брошку. В центре изящной вещицы сидел крупный изумруд, окруженный множеством мелких бриллиантов. Тогда же Роберт пояснил, что брошь является тем немногим, что осталось в память о его прабабушке! Это была единственная ценная вещь, которую та привезла с мужем в Америку. Супруг, прадедушка Боба и последний представитель некогда знатного, но разорившегося шотландского рода, подарил ей брошь в день свадьбы. Позже старушка передала реликвию правнуку Роберту, наказав вручить своей будущей праправнучке, когда та достигнет восемнадцати лет.

Но Джейн, которая, собственно, и должна была получить наследство, погибла, не успев дожить до указанного возраста. И Боб, у которого все это время брошь хранилась в сейфе, не нашел ничего лучшего, как подарить ее своей любовнице!

А та держала драгоценность в шкатулке с ничего не стоящей бижутерией. Что вообще-то показалось Кальсаде странным. Если Элис столь мало ценила брошку, то почему не продала, чтобы таким образом поживиться за счет питавшего к ней слабость Роберта?

— …И у нее сломалась застежка, — услыхал Мигель окончание фразы. Оказывается, все это время Элис что-то рассказывала.

— Я отдам брошь в починку, — сказал он, небрежно опуская вещицу в карман.

— Нет! — со странным испугом крикнула Элис. Затем, с видимым усилием взяв себя в руки, добавила: — Я уже пробовала отдать ее в мастерскую, но там сказали, что ремонт обойдется очень дорого.