Думал, что долго не засну. Но вырубился почти моментально, и впервые за эти недели не вставал среди ночи, как старпёр. Просто выключился.

А проснулся от тепла и шёлка. Я словно в детство вернулся — такое сейчас во мне невменяемое чувство. Лежу на опушке, подставив лицо солнцу, мелкий совсем. И родители рядом. Тихий смех мамы. Она рядом — обнимает, ерошит мои волосы ладонью, укутывает собой, своим теплом, своим запахом…

Нет, запах не её. От этого аромата я плыву, им дышать хочется, хоть и знаю, что не надышусь никогда. Зарываюсь в этот аромат, чувствую на лице шёлк, и урчу довольно. Уже понимаю — это Алика. Её охренительно пахнущие чистые волосы, её мягкое, тёплое тело, разнеженное сном.

Открыл глаза. Да, она. Спит. Я тоже в полусне. Член наливается, позвоночник простреливает желанием взять свою женщину вот такой — зацелованной, залюбленной, пахнущей своим теплым запахом и мной. Пропитать её еще сильнее, наполнить, полностью присвоить.

— Аля, — приподнял её ногу, на себя закинул, и прижался к нежной шее губами. — Алечка…

Шепчу, целую, глажу её. Ласкаю горячее, влажное от сна лоно. Она улыбается, жмурится довольно, но глаза не открывает. Хорошая моя. А, нет, вот уже постанывает, и черт его знает, спит, или проснулась.

Пах простреливает, затылок давит, а ярость и сила затихли. По утрам желания не такие, как ночами: хочется не драть, а любить. Только свою женщину, которая только подо мной стонет, меня без защиты принимает.

Мягко вошел в её тугое, горячее нутро двумя пальцами, и Алика открыла глаза. Сонные-сонные.

— Доброе утро, — прохрипел, прижался к ней, и осторожно насадил на член.

Ч-ч-ч-ерт! Охуенно! Дышу тяжело, поза не самая удобная, но менять её ни за что не стану. Вошел почти на всю длину, и не сдержал стон — до того в Алике горячо, тесно, влажно. Двигаюсь медленно, жмурюсь от кайфа, не целую, на неё смотрю.

Алика всё еще сонная, но довольная. Постанывает еле слышно. Офигенно красивая она у меня: темные глаза с оранжево-золотыми прожилками, губы пухлые, с морщинками, кожа розоватая, и… веснушки? Не было же их, но сейчас наблюдаю их у её носа — мало, еле заметные, но есть. Милые такие.

— И тебе… доброе утро… — прошептала Алика прерывисто.

Двигается мне навстречу. Также мягко, неспешно. Оба плывем, плавимся. Блядь, не могу я её упустить! Вся она — моя! Без своей можно жить, пока не узнаешь её, а как встретишь — всё, нереально, картонно, пресно.

Ускоряю плавные толчки, увеличиваю амплитуду. Равномерно вколачиваю в Алю член под одним углом… ну… ну же… вот, да! Глаза закрыла, сжалась вокруг меня, кончая. Девочка моя! Чуть член не сломала, остановиться пришлось. Подождал, пока Аля расслабится, подмял её под себя, окончательно просыпаясь, и за пару минут получил своё оглушительное удовольствие. Такое, что в глазах потемнело, и чуть на Алю не свалился.

Лежу рядом, пытаюсь дыхание выровнять. Смеяться хочется, но это уже совсем детство, потому просто улыбаюсь — этого сдержать не могу, да и не хочу.

— Вот это доброе утро, — муркнула Аля.

— Не жалеешь, надеюсь?

— Не-а, — она поднялась с кровати — всклокоченная, раскрасневшаяся, на коже все еще пятна, которыми Аля в оргазме идёт. — Я в душ. Черт, — она встала, прижала ладонь к животу, и нахмурилась.

— Что такое?

Я и сам вскочил с кровати. Бля, ну какого хера я не головой а головкой думал, трахая Алю? С ней же нежно нужно сейчас…

— Аль, что не так? — рыкнул нетерпеливо, готовый хватать её как есть, голую, и тащить в больницу.

Глава 21

— Аль…

У Марата такой вид, будто я умираю. А мне изначально именно так и показалось — умру сейчас.

Лежала пару минут назад, кайфовала. Жарко было — жуть, всё пропитано сексом, кожа липкая, но круто! Это и правда круто, хоть и немного грязно. Хотя со своим и грязно? Не-е-ет! Со своим грязно быть не может…

Встала, и вставило. Никогда такого не было. Свет словно померк. В плоский живот — толчок, что невозможно, по сути, ведь ребенок с зернышко, и месяцы пройдут, прежде чем я почувствую малыша не ментально, а физически.

И тошнота. Удушающая, спазмами сковывающая горло. Мерзкий привкус во рту…

— Алечка…

— Боже, — простонала, и понеслась из комнаты.

До ванной далеко. До кухни ближе. Успела, склонилась над раковиной, и открыла рот. Фу! Только один раз я Мише скандал устроила, только единожды решилась на это — когда застала его с членом наперевес над раковиной. Так противно было, я же в ней посуду мыла, а он… и вот сама теперь ничем не лучше. Но не рвет, хоть спазмы и чувствую. Только лишь горькая слюна и выходит. Желчь словно.

— Таблетки? Бля, скорую сейчас вызову… Аль, больно, нет, как? — панический голос Марата нисколько не отвлекает, а только лишь бесит.

Но по-доброму бесит. Хотя лучше бы дал мне прийти в себя. Вот только выпрямиться я не готова, всё также стою над раковиной, и точно знаю — вырвет и легче станет.

Но, зараза, не рвёт! Хоть плачь! Это и есть тот самый токсикоз? Если да, то мне не нравится! Мне это ни капельки не нравится!

Марат обнимает меня сзади, слышу, как он говорит по телефону. А у меня слезы из глаз, руки подрагивают. Тянусь к крану, и… да-а-а-а! Вода-а-а, Божечки! На фиг стакан, на фиг фильтр. Ладошкой черпаю, полощу рот — раз, второй, третий, пока горечь не перестает ощущаться так мерзко. И пью эту восхитительную воду с привкусом хлорки. Но почему-то от этого не тошнит, чуть легче становится. Постепенно, потихоньку, но легче.

И я смогла выпрямиться. А затем ахнула от ужаса, прижав ладонь к животу.

— Блядь, Алика! — взревел Марат, сжав пальцами мои плечи. — Что? Ребёнок, да? Похуй, не будем ждать, отвезу в больницу!

Не знаю где верх, а где низ. Опомнилась уже на улице, когда Марат усадил меня в машину, и пристегнул ремень. На мне сарафан. Белый. Я же голая была. Натянул?

Боже… Боже, Боже, Боже, что это такое? Я же не потеряла ребенка? Мне не нравился токсикоз, но пусть это будет он! Пусть меня хоть ежечасно полощет, чем лишиться этого зернышка во мне!

—