Похоронный зал Мидзуэ, основанный в 1938 году как публичный крематорий, предложил более современный подход. Здесь машины работали на горючем топливе, кремация занимала один день, и родственники могли присутствовать на ней от начала до конца (ключи уже были не нужны). Адвокаты утверждали, что крематории нужно переименовать в «похоронные центры» и устроить их в садах как разновидность «управления эстетическим». Восемьдесят лет спустя похоронный зал Мидзуэ продолжает работать и по-прежнему получает выгоду от «управления эстетическим». Разросшийся комплекс на западе граничит с рекой, на юге – с садами и детской площадкой, а на востоке – с одной старшей школой и двумя начальными.

Как и в Мидзуэ, в Ринкаи, крематории, который я посетила, можно понаблюдать за всем, что происходит после смерти. В тот день работало четыре похоронных зала, и все шло по графику. Задолго до родственников приезжали частные похоронные компании с цветочными венками и необычными украшениями для комнаты: бамбуком, растениями, светящимися шарами (больше всего меня впечатлили шары). Социальный антрополог Хикару Судзуки объясняет, что в современной Японии (как и на Западе)«профессионалы подготавливают, организуют и проводят коммерческие похоронные церемонии, так что скорбящим остается только оплатить услуги».

Один из тех, у кого Судзуки брала интервью, восьмидесятичетырехлетний мужчина, сетовал на потерю ритуалов, связанных со смертью. Он жаловался, что в 1950-х годах все точно знали, что делать, когда кто-нибудь умирал; им не нужно было платить за помощь.

– Посмотрите на сегодняшних молодых, столкнувшихся со смертью, – говорил он. – Первое, что они делают, – звонят в похоронную компанию. Они ведут себя как беспомощные дети. Такой постыдной ситуации не могло возникнуть в прошлом.

– Но по-настоящему шокирует то, – вмешалась его жена, – что сегодняшнее молодое поколение не видит в этом ничего неловкого. Молодежь не только ничего не знает о погребальных ритуалах, но даже не переживает об этом.

Конечно, молодое поколение поднимает брови в ответ на предрассудки старших. Тот же мужчина признал, что его внучка (студентка-медик) высмеяла его, когда он вспомнил, что раньше на похоронах «беременной женщине нельзя было подходить к умершему. И говорили, что если кот прыгнет на голову покойного, то злой дух животного вселится в труп, и тело восстанет». Чтобы не допустить превращения трупа в злобного котозомби, сами понимаете, «кота нужно было держать подальше от мертвеца…»

Во всех четырех залах Ринкаи хоронили пожилых женщин. Цифровые фоторамки с их портретами стояли около гробов недалеко от входа. Госпожа Фуми на портрете была в синем свитере, надетом поверх белой рубашки с воротничком. В другой комнате в гробу для кремации лавандового цвета лежала не набальзамированная госпожа Танака. Сухой лед (нет, это не тот развеселый видеоклип на музыку восьмидесятых) был уложен вокруг ее тела, чтобы поддерживать нужную температуру. Госпожу Танаку окружали родные, склонившие головы. Ее похороны будут продолжаться с десяти утра до полудня следующего дня, и сразу после этого последует кремация.

Пожилые мужчины собрались в отдельной комнате и курили, спрятавшись от остальных скорбящих.

– Я помню похоронные залы до создания в них курительных комнат, – сказала мне Сато-сан. – Сигаретный дым смешивался с погребальными благовониями, и это было ужасно.

Сам по себе крематорий, куда увозили тела после похорон, был похож на фойе шикарного офисного здания в Нью-Йорке, отделанное великолепным черным гранитом. Это был сверкающий новенький Lexus по сравнению с американским старым пикапом Dodge. Десять машин для кремации были скрыты за десятью серебристыми, тщательно отполированными дверьми. Серая лента конвейера из нержавеющей стали везла тело в машину. Там было чище и безупречнее, чем в любом другом крематории, который я когда-либо видела.

Снаружи крематория были обозначены цены: кремация нерожденного ребенка стоила девять тысяч иен, одной части тела – семь с половиной тысяч иен, две тысячи иен за разделение костей взрослого по разным урнам. Также там висел список того, что родственники не могли кремировать вместе с усопшим, включая сотовые телефоны, мячи для гольфа, словари, больших плюшевых зверей, металлические фигурки Будды, арбузы и массу других вещей.

– Погодите, арбузы, серьезно?

– Тут так написано! – Сато-сан пожала плечами.

Трое или около того членов семьи, включая главного скорбящего (скорее всего, мужа или старшего сына), сопровождают тело в крематорий и наблюдают, как оно скользит внутрь машины. Родственники не смотрят на сам процесс кремации, вместо этого они поднимаются на ресепшен. Когда кремация завершена, они идут в одну из трех комнат, предназначенных для коцуагэ.

После кремации фрагменты скелета (целые) достают из машины. Западные крематории измельчают кости в пепел, но в японские традиции это не входит. Семья приходит в сюкоцу-сицу – комнату для собирания пепла и костей, где их ждет скелет умершего.

Семья вооружается палочками – одни бамбуковыми, другие металлическими. Главный скорбящий начинает со ступней, поддевает их и помещает в урну. Другие члены семьи присоединяются и продолжают выше по скелету. Череп не войдет в урну целиком, так что сотрудник крематория разбивает его на фрагменты поменьше с помощью металлической палочки. Подъязычная кость (подковообразная кость снизу челюсти) помещается в урну последней.

В блестящей документальной книге о двух женщинах, убитых в Токио в 1990-х годах, «Люди, которые едят тьму», Ричард Ллойд Пэрри описывает похороны австралийки Кариты Риджуэй. Ее родители прилетели, чтобы организовать похороны своей дочери, и были чужаками на коцуагэ.

Коцуагэ не было частью семейной традиции Риджуэев, но в трудные времена оно позволило им сделать для Кари-ты что-то значимое.