Иного объяснения доктор ван Фрассен не видела.

Впереди, растолкав барханы, возник оазис. Рощица деревьев – таких одинаковых, что Регину пробрала беспричинная дрожь – замерла в ожидании. Ни один лист не шелохнулся, когда они подлетели ближе. Ну да, конечно: такое же дерево росло за окном детской возле посольства. Здесь их было десятка три – клонов-двойников. И все казались залитыми в глянцевый пластик. Меж стволов из песка вставали башни – разноцветные кубики, поставленные друг на друга. От деревьев и башен в небеса, истончаясь, уходили прозрачные тросы – точь-в-точь ментальные «лонжи», какими Регину страховали коллеги при спуске в глубины разреженной психики Леопольда Эйха.

Синаптические связи?

– Пахое деево! Ямать!

Что означает загадочное слово «ямать», Регина поняла, лишь когда ближайшее дерево разлетелось на куски от удара пухлого кулака. Обломки вспыхнули веселым фейерверком. «Лонжа» истлела, шипя по-змеиному.

– Пахое! Ямать!

Джинн хохотал: разрушать ему нравилось не меньше, чем строить.

– Пахая баш-ня! Ямать!

– Ямать!

– Ямать!..

Шипели «лонжи»-синапсы. Горели сломанные деревья. Сполохи изменили цвет – охра и кармин, пурпур и киноварь. По барханам скользили кровавые блики. Следя за разрушением, Регина уже не сомневалась в причине регресса. Новые образы-энграммы Артур утаскивает сюда – и с удовольствием уничтожает. Новое так интересно ломать. А в остальном ребенку вполне достаточно…

Словно в подтверждение, из-под земли полезли иные деревья. Скрученные жгутами стволы. Кроны – многопалые ладони. Пронзительная бирюза на кончиках ветвей. Молнии, бьющие снизу вверх.

– Хватит, Артур!

Джинн не слышал ее, поглощен созиданием и разрушением. Это был его мир, и он не желал видеть здесь что-либо из скучных будней, где он не мог летать, а окружающие не могли его понять.

«Увы, Артур. Я не позволю тебе навсегда остаться в твоей сказке. Однажды ты вырастешь, и поймешь: тетя Ри была права. Или не поймешь. В любом случае, у меня нет выбора. Я врач, малыш. Я делаю свою работу.»

– Хватит.

Джинн замер с занесенным кулаком. Звук флейты сковал его надежнее цепей.

– Не надо ломать. Это хорошие деревья. Красивые. Смотри.

Под тонкую, как кисея, мелодию, «молнии» менялись. Зеленели, обрастая нежными клейкими листочками. Распускались почки, наливались соком и лопались бутоны… Теперь все деревья вокруг были разные. Но от каждого в поднебесье тянулась «лонжа», восстанавливая ассоциативные связи.

– Видишь: они цветут. Чувствуешь запах?

Комплексная энграмма. Ее можно создавать и «под шелухой». Главное – простроить связь с реальным миром. Вытащить Артура наружу. Даже против его желания. Насилие оправдано. Более того – необходимо.

Кто будет делать это каждый день, когда доктор ван Фрассен улетит с Шадрувана?

– Пойдем, Артур. Пора возвращаться.

– Вот, – она положила брелок на стол. – Подарок.

– Спасибо.

Ник взял брелок, повертел в руках. Крошечная, размером с палец, флейта. Короткая цепочка. Кольцо. Можно прикрепить связку ключей. Или кристалл памяти в чехле. Или еще какой пустячок.

– Тонкая работа.

– Скажи спасибо Каджару.

Каджар-хабиб и впрямь постарался. Где он нашел грамотного ювелира, и как растолковал ему заказ доктора ван Фрассен, осталось тайной. Но мастер постарался на славу. Флейта была серебряной. Губки – золотыми. На рычажке – инкрустация рубиновой пылью. Красота, и только.

– Послезавтра я улетаю. Челнок пришлют на закате, к мосту.

– Мы еще увидимся? Ты прилетишь на Шадруван?

– Нет. Ты прилетишь на Ларгитас. С Артуром. Курс лечения надо повторять. В идеале – раз в полгода. Ник, ты меня не слушаешь. Повторяю для дипломатов: завтра я улетаю. А ты остаешься. С сыном. Которого надо растить и без присутствия доктора ван Фрассен.

– Я знаю, – обиделся благородный отец.

– А я лишний раз напоминаю. Матильда получила самые подробные указания. Но такое сильное средство воздействия, – Регина указала на брелок, – я не могу доверить Матильде. Только тебе, как близкому родственнику. Понимаешь?

Во взгляде господина посла родилось подозрение. Он заново изучил брелок; даже дунул разок. Флейта пискнула по-мышиному. Звук был менее всего похож на звучание флейты. Подозрения Ника укрепились – ему морочили голову. Или… Он уже знал историю слепой рабыни, волей случая превратившейся в «солнце врачей». И недоумевал: флейта – намек?

– Сейчас я залезу к тебе в голову, – терпеливо продолжала Регина. – Я обещала не делать этого без твоего разрешения. Разреши мне, пожалуйста. Потом я все объясню.

– Объясни сейчас.

– Не могу. Я должна выстроить устойчивую ассоциативную связь. Своего рода шок. Будет больно, Ник. Потерпи, ладно? Знаешь, как говорят в скверных фильмах? Доверься мне. Я не обману.

– Это ради Артура?

– Да.

Краткое молчание, и он кивнул.

– Дунь еще раз.

Писк флейты, и она ворвалась в мозг Николаса Зоммерфельда. Энграмму Регина подготовила заранее. Никто не знал, чего ей стоила эта энграмма; никто и не узнает. Заснеженное шоссе распахнулось до самого горизонта. С серого неба пикировали самолеты: L-127 «Emissarius», атмосферная поддержка. Импульсные пушки честно делали свое дело. Шоссе вскипало гейзерами, трескалось, вставало на дыбы. В аду метался внедорожник, пытаясь свернуть на проселок. А над всем этим, от сугробов за облака, выше самолетов, маячили две колоссальные тени – он и она. Студенты, пси-анестезиолог и международник, знакомые с детского сада, счастливые тем, что вместе. Скажи кто-нибудь, что будет иначе – и двое тряхнут мир так, что судьба полетит вверх тормашками. Грохот взрывов перекрывался флейтой: «Reves D'automne» в сопровождении симфонического оркестра. Так и должно быть, потому что взрывы – всего лишь взрывы, а флейта – всегда флейта. Нет предательства, пела она. Нет разлуки. Нет обиды. Есть только я и вы. Нас четверо – видите?

Неправда, возразил Ник. Нас трое – ты и мы.

Четверо. Приглядись.

Между двумя молодыми людьми стоял ребенок. Артур Зоммерфельд держал отца за руку. Лицо мальчика было спокойным и сосредоточенным. Он поднял голову, желая что-то сказать отцу, и на этом энграмма оборвалась.

– Это жестоко, – сказал Ник. – Спасибо.

– Посмотри на брелок.

Он послушался. Сохраняя контакт, Регина видела, как при первом же взгляде на игрушечную флейту в мозгу у Ника вспыхнула заветная картинка: шоссе, взрывы, двое людей от земли до неба, и ребенок между ними. Музыка звучала даже лучше, чем она надеялась.