Судя по всему, больше половины людей в зале пришли именно с этой целью. Они без остановки сновали от одного стола к другому, набирая в пластиковые тарелки всего и побольше, а потом устраивались в укромном уголке, поедая добытое и снова хищно устремляясь к яствам. Однако в середине помещения собралась приличная группа людей, в центре которой стоял высокий, представительный мужчина в черной монашеской рясе с большим серебряным крестом на груди. Длинная густая борода обрамляла широкое, но благообразное лицо с гладкой загорелой кожей. Пышные усы не скрывали полных чувственных губ, а из-под четко очерченных темных бровей смотрели большие, чуть навыкате, карие глаза. В целом человек этот выглядел именно таким, каким люди, далекие от религии, представляют себе православного священнослужителя. Он что-то рассказывал окружающим, а они внимали ему с выражением восторга и благоговения на лицах. С того места, где стоял Белкин, нельзя было услышать, о чем говорил благообразный бородач, но оперу очень хотелось это выяснить, поэтому, поставив тарелку с пирогами (которые, кстати сказать, оказались очень вкусными) на стол, он начал проталкиваться сквозь толпу, пытаясь приблизиться к оратору. Внезапно человеческая масса пришла в движение, и Белкин замедлил ход: свет в зале стал менее ярким, какие-то люди принялись расставлять стулья в зале, и только в этот момент парень заметил небольшую сцену, расположенную в дальнем конце помещения. За ней висел гигантский экран, и Шурик решил было, что им покажут какой-то фильм. Он поспешил занять местечко поближе к сцене, чтобы не упустить ничего из разворачивающегося перед его глазами действа, и позже в подробностях доложить обо всем Сурковой. Белкин уважал Аллу Гурьевну. Когда он только пришел в отдел, многие подсмеивались над ним, говоря, что находиться в подчинении бабы – испанский стыд, а никакая не честь. Но Суркова не была просто какой-то бабой – она умна, справедлива и принципиальна, и многие мужчины отдали бы все, чтобы оказаться на ее месте. Но там находилась именно она, вынужденная стойко сносить недоброжелательные взгляды и перешептывания за спиной, прекрасно понимая, что многие представители противоположного пола считают, что гораздо более достойны занимать ее пост. И она отлично справлялась: в этом ей помогали достоинство, профессионализм и чувство юмора, без которого в жизни, как известно, никуда! Вот почему Белкину было так важно доказать свою полезность и получить одобрение Сурковой: из всей команды только она относилась к нему без шутливой снисходительности, а вот Дамир и Антон считали Шурика слишком молодым, чтобы принимать его в расчет, и полагали, что его место, в лучшем случае, за компьютером, а никак не «на земле».

Теперь в зале стало совершенно темно, и Белкин не мог даже различить очертания фигур людей, сидящих рядом. Свет от прожекторов, расположенных где-то наверху, выхватил из кромешной тьмы сцену, высокого человека в рясе и экран за его спиной.

– Возлюбленные дети мои! – зычным голосом начал он, воздев руки к потолку. – Возможно, не все знают, зачем мы здесь собрались, однако каждый, кто пришел сегодня в этот зал, несет в душе боль. Неважно, вызвана она потерей близких или жизненными неудачами – все мы хотим утешения и поддержки…

Поначалу Белкин с трудом сдерживал зевоту, но в какой-то момент его захватила пламенная речь главного действующего лица представления. В отличие от тех проповедей, что Шурику пару раз в жизни довелось слушать, эта была абсолютно понятной, без старославянских терминов, сбивающих с толку и заставляющих напрягать мозг в попытке догадаться об их смысле. Слова священника лились, словно горный поток, достигая потаенных уголков души каждого из собравшихся. В силу возраста Белкин не испытал ни одной тяжелой потери: все его родственники, к счастью, здравствовали, но и он ощутил, как к горлу подступает комок, когда говорящий затронул тему смерти. Женщина по правую руку от Шурика громко всхлипнула и полезла в сумочку за платком.

– Неужели всем нам не хотелось бы знать, что с нашими безвременно ушедшими близкими все хорошо, что они находятся под защитой Господа нашего, и ничто не в состоянии причинить им вред? Хотим ли мы знать это наверняка, а не просто надеяться? Тем, чья вера сильна, и этого достаточно, но давайте спросим себя, таковы ли мы все? Или все-таки мы хотим своими глазами увидеть, что наши родные в действительности покоятся на крыльях ангелов?

В этот момент, словно по волшебству, экран за сценой ожил: на нем появились два гигантских ангельских крыла, неожиданно раскрывшиеся во всей красе прямо за спиной проповедника. Создавалась иллюзия, что крылья принадлежат ему – так реально они выглядели, и Белкину даже показалось, что он может сосчитать пушистые белые перышки. Крылья трепетали на несуществующем ветру, проповедник говорил нараспев, и вот уже Шурик с удивлением осознал, что вместе с другими зрителями тянет руки вверх по его призыву. Это показалось ему удивительным, но он быстро перестал об этом размышлять.

– … каждому необходимо место, где он сможет жить, не опасаясь пересудов и молвы, где душа его найдет отдохновение и покой, а в окружении его будут лишь братся и сестры по духу, люди, на которых можно положиться, которым можно доверять и которые не бросят в трудную минуту, а подставят плечо, – продолжал вещать своим проникновенным голосом проповедник. – Обитель Святого Ангела, которую мы строим вдали от людских глаз и беспощадной государственной машины, превращающей нас в роботов на службе безликому гегемону, призвана дать нам все это. И даже больше! Братья и сестры, каждому из вас сейчас раздадут флаеры с молитвой нашему Святому Ангелу. Давайте же помолимся о спасении души и о том, чтобы божественный свет снизошел на нас и осенил своей благодатью!

Молодые люди в темных одеждах, сильно смахивающих на монашеские облачения, быстро прошли между рядами, раздавая красочные листки. На их титульной стороне были изображены раскинувшиеся ангельские крылья и написаны слова: «Молитва Святому Ангелу о заблудших душах». Строчки отчего-то расплывались перед глазами, и Белкину пришлось несколько раз сморгнуть, чтобы восстановить фокус. Молитва была написана в стихотворной форме. О смысле ее опер не задумывался – он ощущал приятную легкость в голове и решил, что это, должно быть, от медовухи. Он старательно делал вид, что читает, шевеля губами, но женщины по правую и левую руку от него действительно произносили строчки вслух, нараспев. Только теперь парень заметил, что в зале играет тихая, умиротворяющая музыка, и чтение «молитвы» стало казаться хоровым пением. Белкин слышал, что людям, поющим в хоре, необходимо «спеться», но сейчас, в толпе абсолютно незнакомых людей, вряд ли присутствовали профессиональные певцы. Тем не менее ему казалось, что пения красивее он не слышал за всю свою короткую жизнь! На него снизошло удивительное состояние, какого он раньше не испытывал – покоя и одновременно жажды бурной деятельности. В зале зажегся неяркий свет, и молодой опер спросил себя: как же он раньше не заметил, насколько красивы и одухотворены лица вокруг него! А молодые парни и девушки в монашеских одеяниях, стоявшие справа и слева от проповедника, и вовсе показались ему ангелоподобными. Один из них, высокий и стройный, со светлыми, слегка вьющимися волосами, стоял прямо напротив Белкина. Его лицо сияло – в прямом смысле, словно изнутри его лился яркий золотистый свет. Его внешность почему-то показалась оперативнику смутно знакомой, но он никак не мог вспомнить, где видел раньше эти прозрачные серо-голубые глаза… Какая-то женщина – из тех, кому не досталось места на стульях, вдруг громко всхлипнула и упала на колени, протягивая руки к сцене. И она была не одинока в своем порыве.