— Борьку надо искать, — рассудила Карина, потирая ногу, — раз уж известно об их знакомстве, значит, нечего утаивать эту историю с портфелем. Сядем спокойно, прижмем эмоции и по-деловому обсудим все: и тайное, и явное. Ставь чайник, я слойки по дороге прихватила. Да убери ты эти глиняные бокалы, не в столовой, чашки с блюдцами поставь. И тарелочки, тарелочки, тащи сервиз чайный: вон у тебя лимон в холодильнике и колбаска сырокопченая — не жмотничай.

После звонка Карины Борис долго смотрел в окно. Глуповатая улыбка придала лицу новое выражение.

— Вяло текущая шизофрения, — громко произнес Борис, глядя на свое отражение в оконном стекле. Сняв трубку, он стал терпеливо ждать, когда Степан соизволит ответить.

Вскоре длинные гудки сменили короткие. «И телефон меня не любит», — Борис положил трубку на рычаг, открыл окно и вдохнул воздух, как ядовитую смесь, предназначенную специально для того, чтобы его, Бориса, окончательно простудить.

К вечеру Степан позвонил сам. Говорил спокойно, как о самом обычном деле, совсем не выпячивая своей заслуги. Под конец разговора, как бы вскользь, упомянул о нечаянной встрече с Кариной.

— В метро, в дверях? — Борис перешел на хрипловатый визг. — И ты только сейчас об этом вспомнил?! Пулей ко мне! С портфелем.

Обернувшись одеялом, Борис мерил шагами комнату, толкал ногой стулья, то бросал, то снова поднимал книги и говорил, говорил, говорил. Вдруг почувствовал спиной чей-то взгляд, остановился и резко развернулся.

— Дверь незаперта, — заметил Степан, войдя в квартиру Бориса. — Неважно выглядишь. Может, врача?

Степан переодел приятеля в чистую пижаму, укрыл одеялом и, сев напротив, стал обстоятельно рассказывать о своих приключениях.

Борис слушал и радовался, что рядом кто-то есть и этот «кто-то» о нем позаботился. «Хорошо, что я его пока не убил», — подумал Борис, засыпая, и порадовался тому, что сказал это «про себя».

Маркиз встретил Степана радостным урчанием. Погладив котенка, Степан разделся, положил на стол объемную папку и задумался.

Смутное беспокойство, возникшее еще в квартире Бориса, переросло в уверенность: мужик болен. И не только простудой. По дороге к Борису Степан предусмотрительно скопировал карточки, лежащие в портфеле, положил копии в папку, а папку — в матерчатую сумку, где уже болтались купленные утром баночки и пакетики с едой для Маркиза. Степан с улыбкой вспомнил, как боялся, что подозрительный Борис заглянет в сумку, начнет докапываться, что в папке, а оказалось… Больной он и есть больной. В сумку-то он, конечно, сунулся, да сразу и отпрянул, увидев «вискас». Пробубнил только: «Значит, не придушил».

Степан вытащил из папки скопированные листы, отыскал линейку, карандаш, ножницы и начал аккуратно расчерчивать на принесенных листах ровные прямоугольники, чтобы получились карточки такие же, какие оставил он у Бориса. А что делать? — одни карточки должны совмещаться с другими, уголочки третьих карточек должны быть ключом для четвертых, короче, трудное занятие, но выполнимое. А большие деньги за легкое занятие и не получишь. Так-то, квалификация нужна.

Сколько людей — столько рецептов. Степан понимал, что быстро эту работу не сделать, поэтому начал с тех карточек, что в первую очередь понадобятся. Клиент серьезный, ждал долго, получит первым. Сначала рецепт соорудим, потом соберем продукцию, и — вперед, за деньгами!

Всю неделю рыскал Степан по рынкам, по магазинам, по знакомым гомеопатам, чтобы точно и правильно составить злополучный заказ. Клиент не торопил — велик соблазн от результата да и заплатил пока только аванс.

Наконец выверенные на медицинских весах, пахнущие медом и травами бурые горошины — все двенадцать штук, по одной в месяц — аккуратно легли в коробочку, каждая в свою ячейку: на март, на апрель — и так на все двенадцать месяцев до февраля следующего года.

— Не отдавай сразу всё, возьми сначала деньги, — наставлял Степан еще не оправившегося от болезни Бориса. — Деньги большие, смоется, если получит всё.

— Разве бывает два аванса? — съехидничал Борис. — Ладно, соображу.

«Сообразит ли? — засомневался Степан. — Ладно, подстрахую…»

Варвара привычно открыла сундук, пересмотрела карточки и покачала головой: сколько же их пропало тогда в Омске… Не зря она сюда перебралась, здесь все одна к одной, целехоньки. Ничего, разум еще не отказывает: имея то, что осталось, восполнить можно и утраченное. Секрет-то здесь, в голове, а ключик каждого состава — в уголочке на каждой девятой карточке.

Варвара с благодарностью вспомнила Любу — та на прошлой неделе подарила лупу. С этой лупой легко читаются даже стертые карточки. «Ладно, ручкой обновлю, что истерлось, — подумала Варвара, — а потом и утерянное восстановлю, вечера длинные».

Татьяна толкнула дверь дачи, вошла и неслышно присела: мать перебирала содержимое сундука. Увлеченная своим делом, Варвара не обратила внимания на вошедшую дочь, продолжала копаться в сундуке — перекладывала карточки, проверяя те редкие исходники, которые пришлось везти через пол-России, чтобы не мучиться здесь, разыскивая части необходимых составов.

— И когда же покойный Николай успел передать тебе ключ от сундука?

Татьяна удивилась спокойствию матери: не вздрогнула, не повернулась. Лишь буркнула недовольно:

— Зачем крадешься? Воры да звери так делают, а ты мать родную пугаешь, не дело это, совсем не дело, — Варвара в мгновение ока закрыла сундук, и так же молниеносно ключ исчез из ее руки: нет ключа — и всё тут.

— Лихо-то как, будто не дочь родная, а соперник чужой, — Александр Васильевич[10]любовался Варварой, помня, как пронзила она своей дикой красотой его сжатое в комок сердце в те тревожные годы, на берегу Иртыша в мятежном городе Омске. — Варварушка, ты единственная из всех моих женщин ходишь по земле, ведая или догадываясь, что не ко счастью тебе эта ноша. Вон, невольные соперницы твои — что Софья[11], жена моя, что Анюта[12]— не зная о тебе там, жалеючи смотрят на тебя здесь. А за дочку мою спасибо. Спасибо и за то, что не истрепала имени моего, справилась своими силами и с жизнью, и с уготованными тебе испытаниями…

Только понимаешь ли ты, что жизнь «не за так» даруется? Приходят сюда по-разному, и каждый в свое время. И время это не старостью назначается, а зрелостью души.