Рен посмотрел на дневник:

– Ничего себе. Выглядит тяжелым.

Тяжелым. Так и есть. Я открыла книжку и вгляделась в те зловещие слова на форзаце.

– Я принялась его читать на следующий день после приезда, чтобы разобраться, что произошло между Говардом и моей мамой.

– В смысле?

Я замялась. Как поведать эту запутанную историю в двух словах?

– Моя мама училась во Флоренции и в академии встретила Говарда. Потом она забеременела и улетела обратно в Америку и никогда ему обо мне не рассказывала.

– Ты не шутишь?

– Когда мама заболела, она стала говорить о нем без умолку, а потом взяла с меня обещание, что я поживу у него какое-то время. Мама никогда не признавалась, почему они расстались. Наверное, она отправила мне свой дневник, чтобы я сама смогла об этом узнать.

Я повернулась и встретилась взглядом с Реном. Похоже, он проглотил свою жвачку.

– Так вчера, когда ты сказала, что мало его знаешь, это, считай, ничего не сказала?

– Ага. Мы с ним знакомы… – я загнула пальцы, – четыре дня.

– Быть не может. – Он недоверчиво покачал головой, разметав по лицу волосы. – Давай-ка подытожим. Ты из Америки, живешь во Флоренции – не просто во Флоренции, а на кладбище, с отцом, с которым ты недавно познакомилась? Ты еще чуднее меня.

– Эй!

Рен толкнул меня плечом:

– Да я не это имел в виду. Просто мы оба не такие, как все.

– А чем ты особенный?

– Вроде бы американец, а вроде бы итальянец. В Италии я чересчур американский, в Штатах – чересчур итальянский. И старше всех в классе.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать. Когда я был совсем маленьким, мы пару лет прожили в Техасе, а когда вернулись во Флоренцию, оказалось, что я неважно говорю по-итальянски. Я и так был старше других ребят, да еще и не ходил лишний год в школу, чтобы подтянуть язык. В итоге меня записали в американскую школу, но руководство не позволило отдать меня в класс, подходящий мне по возрасту.

– Когда тебе исполнится восемнадцать?

– В марте. – Он посмотрел на меня. – Ты и правда останешься только на лето?

– Да. Говард с бабушкой хотят, чтобы я пожила тут дольше, но слишком уж странные здесь обстоятельства. Я его почти не знаю.

– Так узнаешь. Если не считать бензопилы, он человек приятный.

Я пожала плечами:

– Просто все так странно. Если бы мама не заболела, я бы, наверное, никогда не узнала о Говарде. Раньше она говорила, что забеременела в молодости и решила, что нам будет лучше без моего отца.

– До сих пор.

– До сих пор, – повторила я.

– Где ты будешь жить, когда вернешься в Америку?

– Надеюсь, что с моей подругой Эдди. Я жила у них остаток учебного года, и она собирается спросить родителей, можно ли мне остаться у них и на будущий год.

Рен взглянул на дневник:

– И о чем ты уже прочла?

– Ну, пока я знаю только то, что они держали свои отношения в секрете. Он работал ассистентом преподавателя в академии, в которой мама училась, и руководству школы их роман не пришелся бы по душе. Она отчаянно хранила его в тайне. Когда они начали встречаться, мама перестала называть его по имени в своих записях – вдруг кто-нибудь случайно возьмет дневник в руки и все узнает? И Говард превратился в «мистера Икс».

– Возмутительно. – Рен покачал головой. – Что ж, наверное, в этом вся суть. Обычно тайные отношения заканчиваются ничем.

– Возможно. Однако Соня говорила, что мама жила вместе с Говардом на кладбище. Не особо секретно, да? И однажды мама взяла и уехала. Даже не попрощавшись с Соней.

– Ух ты. Наверное, произошло что-то значительное.

– Например… мама забеременела?

– О. Да, это значительное событие. – Рен погрыз ноготь. – Теперь мне тоже любопытно. Держи меня в курсе, ладно?

– Конечно.

– Так ей понравился Понте-Веккьо. О чем еще она писала?

Я забрала у Рена дневник и полистала страницы:

– Пару раз упоминала этот клуб… «Космос».

– «Электронный космос»? – засмеялся Рен. – Да ладно! Я был там недели две назад. Елена его обожает. Она знает одного из диджеев, и мы проходим туда бесплатно. Что еще?

– Дуомо, Сады Боболи… А еще Говард показал ей тайную пекарню. Ты про нее слышал?

– Тайная пекарня?

Я протянула ему дневник:

– Читай.

Рен проглядел отрывок.

– Нет, никогда не слышал, но звучит здорово. Жалко, что она не указала адрес. Я бы не отказался от свежей соrnetta.

У него зазвонил телефон. Рен достал его из кармана, пару секунд смотрел на экран и нажал «ОТМЕНА». Телефон тут же зазвонил снова, и Рен опять сбросил звонок.

– Кто это?

– Никто.

Он засунул мобильник обратно в карман, но я успела заметить имя на экране. Мими.

– Слушай, как насчет поесть джелато?

Я наморщила лоб:

– Что? Рен охнул:

– Джелато! Итальянское мороженое. Лучшее, что с тобой произойдет в этой жизни. Чем ты вообще занималась во Флоренции?

– Гуляла с тобой.

– И у нас всего одно лето? – Рен покачал головой и выпрямился. – Пойдем, Лина. Нас ждут великие дела.

Итак… Джелато. Возьмите обычное мороженое, улучшите его вкус в миллион раз и посыпьте крошеным рогом единорога. Рен остановил меня, когда я потянулась за пятой порцией. Если бы не он, я ела бы его вечно.

Когда я пришла домой, Говард смотрел старый фильм про Джеймса Бонда, положив босые ноги на кофейный столик. Под рукой у него стояло огроменное ведро попкорна.

– Я только начал, хочешь, посмотрим вместе?

Я взглянула на экран. Ретро-Джеймс-Бонд плыл к зданию в камуфляже из плюшевой утки, приделанной к шлему. Вообще я обожаю старые глупые фильмы, но сегодня голова была занята другим.

– Нет, спасибо. Я пойду отдохну. – И, надеюсь, получу ответы на свои вопросы.

9 ноября

Сегодня был лучший день в моей жизни, и все благодаря статуе.

Мы с мистером Икс гуляли по площади Синьории и любовались «Изнасилованием сабинянок» работы Джамболоньи. Название показалось мне странным – оно плохо описывало происходящее. Статуя состояла из трех фигур: мужчины, который поднимал на руках женщину, и еще одного мужчины, который припал к земле и глядел вверх. Очевидно, происходило что-то ужасное, но эти трое так изящно и гармонично смотрелись вместе.