— IKEA, — говорю я с хорошо сымитированным металлом в голосе, — в первую очередь должна рассматриваться как воплощение идеалов функционализма. Это единственное место, где, как вы выражаетесь, «простой народ» может за реальные деньги получить хороший дизайн. Не всегда первоклассный, но достойный. Классический функционализм видел это своей целью и отказался от подобного проекта по той причине, что спрос на функционалистские объекты не был в тот момент достаточным для начала массового производства.

— Я и не знала, что ты такой поклонник IKEA, — говорит Катрине с издёвкой. — Я не ошибаюсь, у нас самих оттуда ничего нет?

— Ошибаешься! — ликую я. — Несколько наших ламп как раз оттуда. Моему пониманию недоступно, зачем выкладывать тысячи в Interlight или Expo-nova, когда за пару сотен может взять практически то же самое в IKEA.

— Потому что они передирают модели? — не унимается мамочка.

— На это я отвечу: и да, и нет. IKEA использует чужие концепты и решения, как то делает девяносто процентов дизайнеров, но никогда не заимствует предметы впрямую. Это слишком известный брэнд, чтобы они подставлялись под иски о плагиате. Некоторые товары продаются миллионами, просто представьте, какие штрафы им тогда пришлось бы выплачивать.

Например, эта штука, — продолжаю я, указывая на висящую в кабинете стальную лампу с синим стеклянным абажуром, — безусловно напоминает итальянцев, но не настолько, чтобы всерьёз говорить о подражании или плагиате. Ты же не станешь отрицать, что она красива и совершенна по форме?

Родительница Катрине подходит к лампе и внимательно изучает её.

— Нет, не стану, — говорит она, возвращаясь к столу, — лампа миленькая.

— Она обошлась мне в двести сорок девять крон. Не самые сумасшедшие деньги, правда? Или это кажется тебе аморальным?

— Нет, ну что ты.

Мамаша перешла в оборону.

— Золотые слова: нет. Потому что моральный аспект проекта под названием «IKEA» оспорить невозможно. И только присущий буржуазии превратно понятый снобизм заставляет её брезговать IKEA, — продолжаю я, в то время как глаза Катрине вспыхивают недобрым огнём от моего спонтанного «буржуазия», словечка, которого мы, насколько я помню, до сих пор избегали, но которое со всей недвусмысленностью отсылает лично к ней и её семье, что моя дорогая вряд ли стерпит.

— А разве основатель IKEA не был нацистом? — спрашивает она.

Расчётливо: использовать нацизм как контраргумент против моей внезапной демонстративной антибуржуазности; Катрине, не извольте сомневаться, по обеим линиям потомок безупречных патриотов, сплошь бойцы Сопротивления.

— Возможно, — отвечаю я, — но эстетика IKEA не имеет с нацизмом ни грана общего. Наоборот, можно утверждать, что IKEA—наш ответ «Фольксвагену», этому любимому прожекту Гитлера под соблазнительным девизом «Каждой семье — по машине!». Хотя история реабилитировала «Фольксваген», к тому же сам-то Гитлер всё-таки ездил на «мерседесе»... как ты, —добавляю я, бросая на мамочку полный злорадства взгляд. — Единственный безусловный порок мебели от IKEA — чудовищные названия.

Катрине хмыкает. Но я, правда, считаю, что человеку, купившему полку, горделиво наречённую «Мусором», причитается за моральный ущерб. Для справки: Филипп Старк любит называть свои предметы непонятными словами, которые он выуживает в романах фантаста Филипа Дика. Скажем прямо, они звучат заманчивее «Мусора», но и стоят не в пример.

— Но все знают, как недолговечна мебель IKEA. Они жертвуют качеством, — гнёт своё фру Хопсток, не собираясь сдаваться. Как я посмел публично подвергнуть сомнению дорогой ей пассеизм? Смирением такие баре, как она, не грешат.

— С этим я отчасти мог бы согласиться, хотя львиная доля неприятностей с их мебелью объясняется тем, что люди ленятся хорошо её собрать и элементарно затянуть болты. С другой стороны — как часто мы теперь меняем мебель? Раз в десять лет? Вот именно что каждые четыре года. И благодаря IKEA все могут себе это позволить. Лично мне милее английский Habitat — кстати сказать, купленный теперь IKEA, — но невозможно оспорить, что с IKEA вопрос хорошего вкуса, во всяком случае приемлемого вкуса, перестал быть чисто экономическим.

— Если считать IKEA хорошим вкусом, что же тогда плохой? — спрашивает Катрине с вызовом.

Я отвечаю не задумываясь:

— «Итальянский дом мебели». Если ты желаешь доискаться до причин того, почему квартира среднестатистического норвежского обывателя выглядит как зона эстетического бедствия, прогуляйся в «Итальянский дом». Там полный арсенал всего, что только может понадобиться дотошному снобу, пожелавшему купить несколько квадратных метров стиля и светскости, начиная от шкатулок, химически вытравленных под надуманный ренессанс до дворцовых люстр поддельного венецианского стекла и фальшивых средневековых гобеленов. Хлам и дешёвка, но знаете, что самое позорное? То, что эта дешёвка ещё и сто́ит немерено!

— Боже, какое высокомерие! — вскрикивает мамочка, наверняка давно разбавившая фамильные драгоценности бесценными приобретениями из «Итальянского дома». Правду сказать, мне не следовало срываться, но от таких вопросов я прямо-таки сатанею. — Зато я, по крайней мере, узнала, что не надо навязывать тебе приглашения в наш дом. Подождём, пока я обзаведусь какой-нибудь дешёвкой из IKEA. И что ж удивляться, — движется она дальше, — что ты перебиваешься без работы и бедняжка Катрине вынуждена трубить от зари до зари на ответственной работе, чтоб только прокормить вас обоих. Клиентура IKEA вряд ли так всенепременно пользуется услугами декоратора.

— У меня заказов больше чем достаточно, — отвечаю я.

— Да ну, и за какой же гонорар? Ты думаешь, я не знаю? Думаешь, Катрине не позвонила мне вся в слезах, когда ты отказался от престижного и дорогого заказа? Она плакала! Ведь правда, девонька моя? Ты ведь делишься с мамочкой всем?

— Сейчас дела получше, — мямлит Катрине.

— Сейчас да, но сколько это продлится? До пятницы или четверга на той неделе? Всё кончится, едва пройдёт мода на тот стиль, которым единственным владеет твой разлюбезный сожитель. Минимализм или как там он зовётся. Да ты знаешь, что люди считают его уродливым? Те, у кого есть возможность, не желают жить среди такого. Им нравится уют, удобство — они любят роскошь! Дорогую!

— Ты думаешь, я этого не знаю?

— Не забывай, ты не в Нью-Йорке и не в Париже. Здесь Осло, и у нас свои законы. У нас тут ценится всё, чего ты терпеть не можешь!

— Может, у меня такая миссия — просвещать в меру сил, — пытаюсь я попасть в тон.

— О, на этом ты в момент разбогатеешь. Пророк в своём отечестве... спаси и помилуй!

Она вскакивает, шипит: «IKEA», —и скрывается в ванной, основательно хлопнув дверью.

— Ты сейчас же попросишь у неё прощения, — требует Катрине, чуть не плача.

— Ты о чём, девонька моя? — передразниваю я.

— Попроси у неё прощения.