– Да, так и есть, – ответила я.

– Я о вас слышал, – сказал он.

– Что же вы слышали?

– Что вы любите дорожные карты.

– У вас осведомленный источник.

– Ну. – Шон кивнул с легкой ухмылкой.

– Что ж, в маленьком городке сплетни разносятся быстро.

– Мой источник лучше, чем местные кумушки.

– Вы меня заинтриговали, – сказала я.

Я старалась сохранять спокойное и дружелюбное выражение лица, однако мне не нравилась даже мысль о том, что люди обо мне говорят и делают какие-то выводы.

– Мой внук учится в вашем классе.

Покалывание в затылке утихло.

– Правда? Как зовут вашего внука?

– Эндрю.

– Ах, Эндрю, – повторила я.

Представив их рядом, я увидела почти неуловимое сходство. У них одинаковые красные губы, и, если подумать, веки у Эндрю выглядели слишком тяжелыми для восьмилетнего ребенка.

– Он произвел на вас впечатление? – спросил Шон.

Еще какое! Мать Эндрю поздно забирала его из школы, а мне торопиться было некуда, поэтому мы сидели вдвоем на крыльце и сплетничали о президентах. Ладно, Эндрю сплетничал. Франклин Рузвельт, судя по всему, в детстве носил платья; Авраам Линкольн был профессиональным барменом, Гровер Кливленд – палачом, а Эндрю Джонсон – портным. Вполне возможно, Эндрю – мальчик Эндрю, не президент – научил меня большему, чем я его. Вряд ли это комплимент нашей образовательной системе, но будем надеяться, что учителя-профаны, работающие под вымышленными именами, скорее исключение.

Я наклонилась к Шону и прошептала:

– Честно говоря, он мой любимчик.

– И мой тоже, – сказал Шон. – А вы заставили его задуматься о других городах, помимо Вайоминга, и о местах, которые он, возможно, захочет посетить. Моя дочь не видела ничего, кроме этого города, поэтому не может рассказать о мире за его пределами, а вот Эндрю, думаю, захочет выбраться. Вы подсказываете ему как. Надеюсь, он вспомнит это, когда придет время.

– Я тоже надеюсь.

Посетитель по имени Дэйв, весь в пыли, подошел к стойке. Шон тут же налил ему выпить.

– Ты читаешь мои мысли, – сказал Дэйв.

– Твое здоровье, – ответил Шон.

Дэйв не дал бармену денег, но легкий взмах руки сообщил о том, что сделка состоялась. Дэйв вернулся к своему столику. Шон вытер тряпкой и без того блестящую стойку – то ли по привычке, то ли просто не хотел уходить. Он притворился, что занят пятном, которое на самом деле было царапиной и без наждачной бумаги не удалилось бы.

– Так зачем вы здесь? – спросил Шон.

– Выпить пива. Ладно, два пива, а если честно, может, и все три.

– Нет. Здесь, то есть в Реклюсе.

– А зачем мы вообще где-то находимся? Где-то же мы должны быть.

– Оглянитесь, – сказал Шон. – Все в этом баре родились в Реклюсе. Почти все планировали однажды уехать, но потом угодили в ловушку, а им, как диким зверям, не хватило хитрости, чтобы разжать капкан.

– В какую же ловушку угодили вы? – спросила я.

– В этот бар. Я начал здесь работать в восемнадцать, копил деньги, чтобы поехать на Аляску, где, как я слышал, можно по-настоящему разбогатеть. Через несколько лет Гомер, владелец бара, заболел раком легких, а поскольку родственников у него не было, он просто оставил все мне.

– Очень великодушно, – заметила я.

Наконец Шон отложил тряпку, поставил на стол два стакана и налил приличного виски.

– Неужели? – сказал он. – В последнее время я думаю, что Гомер все предусмотрел. Давным-давно, когда я говорил о своих планах выбраться из Реклюса, освободиться, Гомер перечислял сотни причин, по которым у меня ничего не получится. Полагаю, ему нравилось думать, что других ожидает такая же печальная участь, как и его самого. Тогда он не чувствовал себя одиноким. Щедрый дар был на самом деле проклятием; умирая, он позаботился о том, чтобы кто-то продолжил его скорбный путь.

– Довольно пессимистичная теория, – сказала я.

Шон пожал плечами и поставил передо мной стакан, затем поднял свой.

– За что пьем? – спросила я.

– За план побега?

– Для кого?

– Для любого, у кого хватит мужества, – сказал Шон.

Мы чокнулись. Я допила свою порцию, положила несколько купюр на стойку и соскользнула с барного стула. Шон почти незаметно кивнул мне.

– Приходите еще, – сказал он.

– Я подумаю, – ответила я.

Впрочем, я знала, что вернусь. Больше мне идти было некуда.

* * *

На следующий день мы с Эндрю сидели на крыльце, когда Кора вышла наружу и, вытянув шею, стала вглядываться вдаль.

– Вы его видели?

– Кого?

– Мужчину, который глазел на нашу школу. Стоял за забором, пока дети обедали. Потом я снова увидела его из окна своего кабинета.

– Он пытался подзывать детей?

– Нет. Просто стоял, как будто кого-то выискивал.

– Может, чей-то родственник?

– Я знаю всех родственников.

– Правда?

– Правда, – грустно произнесла Кора. – Такой у нас город.

– Я буду начеку, – сказала я. – Думаю, все обойдется.

Увы, я понимала, что не обойдется. Представьте себе шаткую походку человека, только что запнувшегося о камень. Примерно это же происходило в моей голове.

– Вы когда-нибудь были в музее «Метрополитен»? – спросил Эндрю.

Мы говорили о внеклассном чтении. Эндрю захватила идея проникнуть в какое-нибудь заведение ночью и чрезвычайно заинтересовали художественные галереи и другие атрибуты больших городов. Дело не в том, что он не видел никаких достопримечательностей – парк Гранд-Титон, ковбойский музей, – просто он вдруг обнаружил мир, превосходящий его воображение. Сейчас, лежа на дне, я тоже почти не видела мира.

– Боюсь, что нет, – призналась я.

– А вы были в Нью-Йорке?

– Нет.

– Хм.

Он выглядел разочарованным, словно мое сияние мгновенно померкло. Если б он только знал…

Прежде чем Эндрю успел выяснить, насколько я узколоба, пришла его мать – на мое счастье.

* * *

Я пробыла в Реклюсе всего месяц и шла проторенной дорожкой. Весь день уроки, после обеда уборка класса. Несколько вечеров в неделю я оставалась в своей квартире на цокольном этаже, варила на плите лапшу и готовилась к занятиям. Еще несколько вечеров в неделю я проводила в «Фонаре» и выпивала один или два бокала пива, в редких случаях три, понимая, что пьянеть нельзя.