Думаю, это самые близкие отношения, на которые я сейчас могу рассчитывать. Не знаю, зачем я тебе рассказываю. Может, мне просто нужно сделать признание. Такое чувство, что мир движется вперед, жизнь идет, а я застряла на одном месте в полужизни и, кроме нее, у меня ничего больше не будет.

Я вижу, ты не решил проблему, несмотря на мои просьбы. Ты продолжаешь меня разочаровывать.

Джо

10 марта 2012 г.

От кого: Райан

Кому: Джо

Мы все в состоянии полураспада. Не только ты.

Всего через месяц в начальной школе Кэмпбелла стены дома, где прошло детство Джона Аллена, стали больше походить на тюрьму, чем на безопасное убежище. Днем меня окружали, удерживая в мире живых, потоки вопросов, истерик, болтовни и визга, которые наносили необратимый ущерб барабанным перепонкам. Ночью я бродила по затхлому старому дому, как привидение.

Дождливые дни угнетали меня так же, как и детей. Мы все уставали от застенков классной комнаты. Детям нельзя сидеть в доме весь день. Каким бы просторным ни был старый дом Кэмпбеллов для одной семьи, попробуйте провести урок для восьми-, девяти- и десятилетних детей в антикварной спальне с золотыми обоями на стенах и толстыми бархатными шторами. Вместо индивидуальных парт ребята сидели за старыми обеденными столами, вероятно, украденными из близлежащих заброшенных домов; чтобы дети не толкали друг друга локтями, левшей приходилось усаживать отдельно.

В ненастную погоду мы загнали учеников в старую гостиную, переоборудованную в своего рода концертный зал. Представьте себе любую гостиную, а затем добавьте несколько сколоченных вместе и подпертых ножками фанерных плит и яркую бархатную занавеску перед ними. Сидеть предполагалось на складных стульях.

Я наблюдала, как Мелисса, моя чересчур усердная третьеклассница, играла в самые унылые прятки в мире. Нолан спрятался у всех на виду, встав между полотнами занавески, его темно-бордовая толстовка служила камуфляжем. Крошке Лоле удалось забраться под лабиринт стульев, спрятанных под кучей дождевиков. Андреа заперлась в раздевалке (то есть бывшем чулане), а рыжеволосый Мартин попросту заснул, укрывшись брезентом. Мелисса, как я узнала позже, просто уселась, хихикая, у основания сцены. Через несколько секунд ее обнаружил Эндрю, явно разочарованный легкой победой.

Остаток обеденного времени я провела, обходя с Мелиссой зал и показывая места для укрытия: под грудой рюкзаков, в кладовке дворника, под сценой (хотя я не поручилась бы за ее надежность), в женском туалете (только если стоять на унитазе и не закрывать дверь кабинки) или под ее зимним пальто, если положить его на один из стульев. Когда я убедилась, что Мелисса усвоила материал урока, я наклонилась, посмотрела ей в глаза и сказала проникновенным тоном:

– Прятки – всего лишь игра, однако в нее нужно уметь играть.

* * *

Несколько дней, стоя перед классной доской под взглядами детских глаз, я пыталась убедить себя, что все это похоже на жизнь. Однако, если я в жизни надолго, мне нужно выбираться из стен начальной школы Джона Аллена Кэмпбелла. Я достаточно прожила в тюрьме; теперь я нуждалась хотя бы в иллюзии свободы. Прошло несколько недель, прежде чем я решилась. Я экономила каждый цент, пока не пришла первая зарплата. Как только чек оказался у меня в руках, я обналичила его, съездив для этого в два соседних города. Семьсот долларов я положила в конверт и засунула его под старый матрас. Деньги не принесут там дивидендов, но мне, по крайней мере, не придется думать о лимитах банкоматов, если я снова уйду в бега.

Реклюс, как и любой другой город на грани исчезновения, выглядел картонным, словно обувные коробки склеили вместе и нарисовали на них окошки. Там был небольшой продуктовый магазин, где продавали консервы и увядшие овощи, закусочная и два бара. Учителя иногда после работы выпивали в заведении под названием «Усадьба». Я всегда уклонялась от приглашений. Я и так рисковала, проводя шесть часов в день рядом с одними и теми же людьми, поэтому не собиралась идти с ними туда, где развязывается язык и слабеет воля. Так что я нашла еще одно местечко на краю города, разумеется, противоположном. Всего в паре километров от школы.

Когда впервые заходишь в бар, можешь назваться кем угодно, задавая траекторию для всех последующих визитов. Дни напролет я играла роль мисс Мейз, окруженная детьми с перепачканными ладошками и звенящими голосами. В «Фонаре» я наконец могла обрести тишину, которой в другое время мне не видать.

Я села за барную стойку и заказала разливное пиво. Я уже бросила прививать Дебре Мейз утонченный вкус. Кроме того, пиво было идеальным завершением дня после урока грамматики, который я провела из рук вон плохо. Да, лошадь – это существительное, вилка – существительное и шина – существительное, но когда я попыталась объяснить, почему сила, отвага и упорство тоже существительные, в классе чуть не поднялся мятеж.

– Не видел вас тут раньше, – сказал бармен.

– Я здесь в первый раз, – ответила я, пытаясь заранее спланировать разговор и предусмотреть возможные повороты.

– Что же вас привело в Реклюс?

– Хороший вопрос, – сказала я.

Некоторые люди довольствуются ответами, которые повисают в воздухе, как деепричастия без зависимых слов (в этом году по ним у нас урока не будет).

– Меня зовут Шон, если вам что-нибудь понадобится.

Думаю, он был из тех людей, которым ответы не обязательны.

Я допила пиво и принялась перечитывать «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире» – эту книгу я дала классу, потому что сама нежно любила ее в детстве. Роман о том, как брат и сестра убегают из дома и неделю скрываются в музее «Метрополитен». В моем родном городе музеев не было, зато в одиннадцать лет мне удалось проникнуть в местную библиотеку и остаться там на ночь. Приключение оказалось не таким захватывающим, как я надеялась, и мне грозили крупные неприятности, но, когда я проскользнула незамеченной между стеллажами, пока миссис Крэгмайр подметала библиотеку в ожидании посетителей, я испытала прилив гордости.

Составляя вопросы для обсуждения в классе – «В какое заведение в Реклюсе вы бы хотели прокрасться?», – я выяснила, что баров в городе вдвое больше, чем кафе. Очевидно, забыться жителям Реклюса было гораздо важнее, чем насытиться.

Шон спросил, не налить ли мне еще. Ставя передо мной стакан, он заглянул в мою книгу и, похоже, сделал некоторые выводы.

– Вы, должно быть, новая учительница.

Я оглядела Шона во второй раз, когда он проходил мимо. Возраст определить трудно. Ему могло быть и сорок восемь, и шестьдесят пять. Поджарый, как пантера. Лицо изрезано глубокими, совершенно симметричными линиями, которые намекали, что он умеет улыбаться. Веки всегда устало прикрыты, скрывая темно-карие глаза. Слишком длинную прядь волос он то и дело убирал с лица, как будто прихлопывал муху. А еще у него были на месте все зубы, чего не скажешь о многих других посетителях бара. Носил он клетчатую рубашку, потертые синие джинсы и видавшие виды грубые ботинки.