Пока она читала рассказы, медленно, вдумчиво, где-то на подсознании она чувствовала самого Говарда – доброго, чуткого, ранимого, одинокого. И ей казалось, что и он тогда почувствовал, сидя за своим дубовым столом в полутёмной комнате, что кто-то на него смотрит из будущего.

«Привет, Говард», – попыталась она передать ему мысли, но тут же осеклась, почувствовав, что он испугался и даже выронил авторучку.

«Ну, может, благодаря этому он написал какой-нибудь рассказ», – успокоила она себя.

Когда книга закончилась, и прекрасные неведомые миры пришлось отложить на полку, Насе вдруг стало по-настоящему грустно. Снова вернулись мысли о школе и Тёме. И вновь иголкой в сердце вонзилось имя Оли.

Как ни сопротивлялся разум, как ни сдерживала себя Нася, мысли всё же вернулись в прежнее русло паранойи. Сердце вновь забилось сбивчивым гулким ритмом, снова в голову полезли картины предательств, снова Оля смеялась над Насей своей плотоядной щербатой улыбкой, уводя за собой её любовь. Вновь в душу стали закрадываться сомнения. Вдруг её обманывает интуиция? Насе очень хотелось верить, что Тёма честный, но по тому, как он себя ведёт, этого утверждать было нельзя. Позиция Темы начинала выводить её из строя. Почему он не запрещает Оле так себя вести? Почему просто не может сказать: «У меня есть девушка, не надо вешаться ко мне на шею, ездить ко мне домой, делать мне подарки, хватать меня за руки и пытаться соблазнить»? Неужели вот эта околодружба с Олей для него важнее, чем отношения с Насей? Чуть Нася пытается делать ему замечание, что ей не нравится, как себя ведёт Оля, он принимается её выгораживать, говорить, что это его давняя подруга, их многое связывает, и вообще, как он может не общаться с Олей, так как они учатся в одном классе.

Сердце билось, слёзы готовы были политься из глаз, и от чувства несправедливости перехватывало дыхание. Она не понимала, как Тёма может говорить, что любит её и при этом наедине тусить с какой-то другой девчонкой. Тем более, с которой раньше спал.

Как же он не понимает? Насе объявили войну. Скрытную, мерзкую войну, где борьба ведётся на эмоциональном уровне, где угрозы передаются по разорванной инфосфере, исподтишка. А на этом поле боя, у кого первого нервы не выдержат, тот и погиб. И ничего ты не докажешь никому.

Чёртова эмпатия.

***

Целую неделю длилось затишье. К Насиной шее никто не тянул костлявых рук с татуировкой змеи, в отношениях с Тёмой царили рай и гармония, Нася больше не болела и не мучилась от кошмаров. В ночные видения постепенно начинали возвращаться коты и пышные нежные лепестки цветов.

Сначала она не понимала, что произошло, но потом выяснилось, что причина незамысловата: Оля начала мутить с Даней! И, видимо, всё время, что раньше она тратила на ненависть и проклятия теперь было занято обжиманиями у новенького на квартире.

Сказать, что Гера бесновалась, значит, не сказать ровным счётом ничего. Она превратилась в фурию, демона, дьявола! Она рвала и метала! Сотрясая, казалось, всю инфосферу, рычала она, что какая-то «щербатая доходяга, которая раздвигает ноги перед каждым мужиком», возомнила себя круче неё, Геры.

«В свои жалкие игры она может играть с кем угодно, и если она думает, что я такая же милая добрая овечка, как ты, Нася, её ждёт БОЛЬШОЙ сюрприз! Конец, тебе, деточка», – примерно к такому сводились все её разъярённые тирады, которые приходилось выслушивать бедной Блонди.

В школе Гера в язвительствах и подколах утопила Олю с головой. Пользуясь тем, что она любимица всех учителей, Гера выходила перед классом прочитать эссе, в котором очень тонко опускала свою любвеобильную соперницу, так что та покрывалась красными пятнами, прилюдно спрашивала, не беременна ли та и знает ли имя отца ребёнка. Гера умудрилась даже закрыть Оле доступ к тусовкам у Бабули и настроить против неё половину класса. На Даню же Гере было уже плевать, все чувства к нему обрубило, как только она узнала, что он выбрал не её, а «какую-то корявую подстилку».

И пока неделю, или чуть больше, длилось это противостояние, Нася могла спать спокойно. С одной стороны, ей было очень жаль свою подругу, планы которой рухнули со страшным грохотом, но с другой стороны, можно было, наконец, вздохнуть полной грудью. Она уже даже решила, что Оля успокоилась и будет теперь заниматься своими делами, но нет!

Затишье было лишь временным, на самом деле, всё как было, так и осталось. На очередную дискотеку Оля пришла чуть ли не голая и весь вечер вертела задницей перед Тёмой. То есть танцевала она, конечно, с Даней, но демонстрировала себя именно Насиному парню. Война на невидимом фронте возобновилась, а вместе с ней вернулись и страх, и головная боль, и жуткие видения. Порой хотелось просто сдохнуть, так горько и погано было на душе. Нася не могла причинить никому зла. Если она сделает кому-то больно, она сама же будет испытывать мучения, боль, в общем, всё то, что чувствует тот человек. Нельзя делать никому больно, все люди связаны, и Нася это ощущала очень остро. Поэтому всегда, когда вставал выбор, кому из двух людей страдать, она выбирала себя. Но сейчас… Сейчас всё менялось. Надо было держать удар, а возможно и дать сдачу. Или Наси просто больше не будет. Вопрос стоял так: или поставить Олю на место, или закончить свои дни там, откуда не возвращаются – в дурдоме.

И тут милая маленькая блондиночка начала потихоньку закипать.

8. «Великая депрессия»

Даня встретил Тёму после работы – сегодня его бригада чинила ФЧИ рядом с работой этого местного тату-мастера. Темыч был странным парнем, будто бы никакие катастрофы его не коснулись. Он был предсказуем. А это именно та черта, которой так не хватает миру. Он видит просто вещи, просто людей, просто цвета, просто слушает музыку. Без отсылок, без историй, без всего того бреда и лишней контекстной и внеконтекстной информации, которая льётся в мозг остальным людям и ему, Дане, в частности. За такого можно держаться, такой субъект может вернуть в реальность, если ты далеко уплыл. Конечно, он ни черта не понимает. Конечно, он не видел того, что видел Даня. И, наверное, это и подкупает – его чрезмерная, непробиваемая, старомодная нормальность.

Они сидели на кухне у Тёмы, пили квас и болтали о повседневных делах. Тёма был отличным слушателем, таким, которому можно рассказать всё, а он никому ничего не растрепет.