Она уступила, позволив ему отнести тяжелый мешок с мусором в кузов.

Оливия оставила новые рулоны туалетной бумаги в уличных туалетах и пополнила запасы необходимого. Потом взяла из грузовика грабли и быстрыми движениями начала разравнивать гравий. Коул вложил чистые пакеты в мусорные баки. Эйс наблюдал за ними из грузовика.

Украдкой взглянув на Коула, Оливия бросила грабли в кузов и снова села за руль.

Коул занял свое место, погладил Эйса и улыбнулся Оливии.

– Что дальше?

Ее губы сжались, и она не захотела встретиться с Коулом взглядом, а просто включила двигатель.

– Надо проверить вновь прибывших, узнать, не нужны ли кому-то дрова. И сообщить тем, кто в кемпинге, что в понедельник вечером ожидается буран.

Они приехали на просторную гравийную площадку на берегу озера, на которой стояли грузовики и тягачи. Над столиками для пикника, застеленными клеенкой, был натянут навес. На одном из столиков стояла ваза с искусственными цветами. Покашливали генераторы, в воздухе витали ароматы костра, бекона и кофе. Складные кресла были расставлены так, чтобы можно было смотреть на озеро, другие стояли вокруг кострищ. На крыше одного из тягачей была установлена маленькая спутниковая тарелка.

– Так много всего для старомодного отдыха в палатке, в тишине и покое леса, – заметил Коул, охватывая взглядом всю сцену.

– У этих ребят есть все необходимое, включая газовую плиту. Большинство из них – пары пенсионеров или одинокие мужчины, одержимые охотой и рыбалкой, такие, как Барни, использующие сезон до последней капли.

Она взяла блокнот, проверила по списку номера автомобилей.

Пара, сидевшая в креслах возле одного из кострищ, помахала Оливии, а их пудель бесновался на поводке и только хрипел, безуспешно пытаясь залаять. Ему, бедняге, специально перерезали голосовые связки.

Старик встал со своего кресла и с походной кружкой в руке направился к грузовику. Женщина приложила руку козырьком ко лбу и наблюдала за ним.

Оливия высунула локоть в окно.

– Доброе утро.

Пес снова рванулся, тщетно пытаясь прогнать их прочь.

– И вам доброго утра. Я вижу, погода портится. – Мужчина кивком указал на горизонт. – Как думаете, она продержится до конца выходных?

– Прогноз это обещает, но если он изменится, я дам вам знать. Вы по-прежнему планируете остаться до вторника?

– Будем действовать по обстоятельствам, посмотрим на погоду.

– Как рыбалка?

– Форель капризничает. Закинул удочку, как только рассвело, и ничего. После обеда попробую еще раз.

– Судя по всему, форель перешла на стеклянных червей, – сказала Оливия. – Медведей не видели?

– Ночью они проходили через кострища для барбекю, свалили два кресла.

– Держу пари, их привлек запах мяса. Вам дрова нужны?

– Нет, спасибо.

Оливия и Коул поехали дальше.

Дальше по берегу стоянки для отдыха были маленькими и располагались между высокими соснами и ивами. Виды на воду то открывались, то исчезали. Оливия сверила с записями регистрацию еще трех машин. Когда они подъезжали к следующему месту для отдыха, Оливия как будто напряглась.

Поперек въезда был припаркован серый грузовик «Форд». Оливия сбросила скорость, закусила губу.

– Почему вы вообще приехали в Броукен-Бар? – как бы между делом спросил Коул.

– Мне нужны были перемены.

– Откуда вам хотелось уехать?

Ее глаза слегка сузились. Он видел, как пульсировала жилка у нее на шее. На этот раз шейный платок был не тот, который она надевала накануне.

– С севера. – Оливия потянулась за блокнотом, сумочкой с наличными и считывающим устройством для кредитных карт. – В объявлении было сказано, что требуется инструктор по рыбной ловле, но постепенно, когда Майрон начал увольнять персонал, это вылилось в общее управление ранчо. Я была инструктором на озере и во время прогулок верхом. Прогулки прекратились после того, как в прошлом году были проданы почти все лошади. И, разумеется, ушли все те, кто занимался скотом.

– Управление ранчо – это большая работа. Наверное, его лучше продать.

Она коротко взглянула на Коула.

– Ага, точно. Кажется, нет никого, кто справился бы с работой. Конец эпохи и все такое.

У него затвердел подбородок. Он вспомнил о нескольких поколениях Макдона, которые обрабатывали эту землю.

– Вы любите это место.

– Это мой дом, и мне очень не хочется потерять его.

– А где был ваш дом до этого? Где вы выросли?

Оливия встретилась с ним взглядом, как будто пытаясь увидеть подвох в его вопросах.

– Послушайте, вы можете поговорить с отцом о том, чего он хочет от этого ранчо и от меня как от работника? А вообще я считаю, что моя роль здесь – это не ваше дело. – Она помедлила, прежде чем снова выйти из кабины. – Поверьте мне, Коул, Майрон настаивал на том, чтобы я не сообщала вам и Джейн о том, что он умирает.

– Да, это он ясно дал понять.

– Ваш отец считает, что вы оба… – Оливия запнулась. – Он сказал, что не хочет, чтобы вы и Джейн ссорились из-за наследства, пытаясь продать ранчо еще при его жизни. И он не желает стать свидетелем этого.

Коул не отвел взгляда, сквозь чувство вины пробивался гнев. Он уже подписал бумаги. Джейн давно начала действовать. Коул мысленно отметил, что нужно будет разобраться с Джейн и этими документами, как только он вернется в свой домик.

– Тогда почему вы пошли против его воли? Почему вы позвонили мне?

Оливия тяжело вздохнула.

– Ладно, я скажу прямо. Несмотря на его возражения, я нутром чувствовала, что Майрону необходимо увидеть своих детей. Особенно вас.

Коул поднял бровь.

– Для чего?

– Я уверена, что ему нужно исправить то, что произошло между вами. Ему требуется примирение. – Она сглотнула. – Мне кажется, это пойдет ему на пользу. Возможно, лучше будет вам обоим. Если вы попросите друг у друга прощения.

– И это вы меня называете резким?

– Вы сами спросили.

– Мой старик не хочет ничего исправлять, Оливия. Он не хочет иметь со мной дела. Он не хотел иметь ничего общего ни со мной, ни с Джейн после…

– После несчастного случая. Я слышала. Но иногда люди разрывают отношения и не знают, как это исправить, потому что не могут сказать то, что им нужно сказать, или то, что им хочется сказать. Иногда вы подходите к определенному моменту в жизни, когда понимаете, что совершили ужасную ошибку, и отчаянно хотите ее исправить, но все настолько глубоко вросло в вас, укоренилось, что вы не можете начать.