Наконец, месяц назад с комбината уехал – а точнее, удрал! – один из выпускников пресловутого Гарварда. Выпускнички этого прославленного университета оказались при ближайшем рассмотрении не вполне психически уравновешенными. Достаточно было послать в адрес одного из них набор фотографий, как он собрал чемоданы и укатил поближе к цивилизации. И – никакой крови, хотя Глинского об этой акции Кузьма в известность благоразумно ставить не стал. На фотках была запечатлена молодая супруга топ-менеджера (ее сфотографировали загорающей на туристском пикнике) с дорисованными с помощью фотошопа (тоже хорошее слово для честного арестанта с четырнадцатилетним тюремным стажем) колото-резаными ранами. Никакого реального насилия. Даже если б ментов подключили. За виртуальные убийства у нас пока не сажают.

Второй выпускник оказался покрепче, лишь охрану усилил. Но и к нему вроде бы нашли подходы.

Завершающим же звеном подготовительной цепи была встреча с Темой, о которой Глинский тоже не знает. И не должен знать, у каждого свои задачи. Тема вначале все же попенял корешу, что так с кентами не поступают. Кузьма терпеливо выслушал, сказал старому арестанту ласковые слова. Но в итоге дал понять, что деньги слишком большие («На всех хватит», – намекнул он старому волку), чтобы долго говорить о таких достаточно символических понятиях, как воровская дружба. Тем более что вором в законе Кузьма никогда не был и авторитет свой зарабатывал только дерзостью. И еще – чудовищной жестокостью, которая даже в определенных, ко многому привычных кругах порой вызывала оторопь.

Потому и был так важен для Кузьмы разговор с Темой. За стариком стояли большие, очень большие силы. И если бы война началась, то не факт, что выиграли бы ее заводские. Кузьме необходимо было сломать старика. Лет тому уже было много, и радости от победы над заводскими не светило никакой, потому что лично он победу не увидит. Кузьма высказался на этот счет довольно прямолинейно, и старик сразу поверил: пригодилась репутация, наработанная годами.

Фактически выбор у Темы был невелик: либо принять сторону Глинского – Кузьмы и отмазать передел перед теми, кто поставил его сюда смотрящим (это было в принципе возможно, во-первых, потому, что комбинат очень медленно выходил на прибыли, – для того и рекрутировались за огромные бабки гарвардские выкормыши, а во-вторых, заводские были готовы платить реальные отступные), после чего быть при деньгах, больших деньгах, хотя уже и не при делах, либо вступить в войну на стороне комбинатских, которую в принципе можно даже выиграть, но самому остаток лет чувствовать на шее – Кузьма пальцем показал место – холодную сталь.

Кузьма также продемонстрировал ему три фотографии. Двоих отморозков Тема не знал, только слышал. А третьего помнил хорошо. Третий убил бы его, Тему, даже бесплатно, если б дали дотянуться. А уж если помогут… Старик аж поежился. Никогда не надо оставлять за своей спиной людей, обиженных настолько, что месть становится для них главным делом жизни.

Кузьма, открыв карты, старика не торопил. Тема взял два дня, которые истекли вчера вечером. Это могло означать все, что угодно: от плохой телефонной связи – легче до Америки дозвониться, чем до соседней области, – до объявления войны.

Впрочем, на нервы Кузьма никогда не жаловался, предоставляя право на такие человеческие чувства, как беспокойство или страх, своему впечатлительному другу. Сам же просто усилил охрану.

Именно поэтому впереди, уже невидимый за поворотом, крадется большой «Лендкрузер», а сзади, метрах в двухстах, неприметная «Хонда». Плюс сам Виктор Геннадьевич Кузьмин с помповиком, заряженным картечью, и старым, но надежным «люгером» за поясом. Всего, если не считать Кузьму, восемь человек, но это отборные люди. Если кто-то решит напасть, скорее всего, кончит плохо.

Кузьма сначала вообще хотел отменить любые поездки до разрешения ситуации, но потом все же передумал. Особой опасности не предвиделось: лес редкий, просматривается далеко. О маршруте никому не известно: как обычно, в Мерефу поехали спонтанно. И наконец, Кузьме до крайности не хотелось ставить в известность о происходящем господина Глинского. Потому что если его пацифистски настроенный друг взбеленится, то проблем не избежать. Вот когда начнут палить, тут он будет на высоте – Кузьме уже приходилось в этом убеждаться. А в обыденной жизни его «божественные установки» могли здорово испортить Кузьме обедню, прости господи, за каламбур. И еще Кузьма твердо знал, что если его лучший друг заартачится всерьез, то последнее слово всегда останется за ним, Глинским. Свое место Кузьма знал четко, и оно по жизни было вторым. Что, впрочем, его никогда не тяготило.

Вот и знакомый поворот. Уже показались белые башни монастыря, как вдруг Вадька издал восхищенный вздох.

Глинский тоже порадовался пейзажу: как и ожидали, здесь погодка развиднелась, и бурная смесь белого, синего и золотого бушевала перед глазами очарованных паломников. Однако Вадька смотрел не на башни. Проследив за его взглядом, Николай Мефодьевич увидел целую группу библейских персонажей, стоявших недалеко от святых ворот. Они издавали неяркое, но явственно различимое сияние. Лишь через несколько мгновений Глинский понял, что перед ним искусно выполненные ледяные скульптуры.

– Здорово, – вслух восхитился Вадька. – Как они это делают?

– Не знаю, сынок, – честно ответил отец.

Узнали через минуту. Чуть в стороне монахи-умельцы заканчивали еще одну скульптуру – пятиглавый, с множеством деталей, храм. Тоже из льда. Его прозрачные башни сверкали на солнце не хуже золотых.

– Я пойду, да? – нетерпеливо заерзал Вадька и, даже не дождавшись полной остановки, выскочил из «Витары». Кузьма зорко оглядел окрестности, но, не увидев ничего подозрительного, начал вылезать из машины. Он не боялся ни за Вадьку, ни за себя. И дело не в людях из «Лендкрузера» и «Хонды», уже отрабатывавших свой хлеб, а в том, что даже сам Кузьма не решился бы открыть пальбу в Мерефе. А уж если он на это не способен, то вряд ли найдется способный.

Оставив восхищенного Вадьку с монахами, они прошли сквозь ворота.

Отца Всеволода уже известили о приезде, и он ждал их на ступенях центрального храма.

– Добрый день, Николай Мефодьевич! – тепло поприветствовал настоятель Глинского. Глинский попросил у священника благословения. Тот особым образом – изображая церковнославянские буквы имени Иисуса Христа – сложил пальцы правой руки и осенил Глинского крестным знамением. Получив благословение, Николай Мефодьевич поцеловал священнослужителю руку. Сделал он это спокойно и естественно: ведь этим обычаем Глинский почитал не молодого священника, а божественную благодать, данную тому в таинстве священства. Подобные тонкости Николай Мефодьевич осознавал с самого раннего детства и с удовольствием подчинялся установленным ритуалам.

Кузьмин благословения у отца Всеволода не просил. Он понял, что снова оказался лишним и под первым же предлогом удалился на берег озера, к Вадьке – именно там монахи выпиливали глыбы чистейшего льда, из которых потом ваяли свои скульптуры.

– Как успехи на ниве маркетинга? – поинтересовался продвинутый настоятель.