– Все вроде бы ничего, – без особого энтузиазма ответил Глинский.

– Я слыхал, готовится объединение вашего завода с комбинатом, – то ли спросил, то ли заявил отец Всеволод.

«Вот ведь разведка работает, – усмехнулся про себя Глинский. – Похлеще Ватикана». На самом деле предстоящие события были секретом Полишинеля: недавно о зреющем конфликте даже порассуждала газета «Коммерсант».

– Пока не вполне ясно, – уклончиво ответил он. – Просто было бы логично объединить сырьевую базу с прокатом.

– Да, это действительно логично, – согласился отец Всеволод, в той, первой своей, жизни окончивший Московский институт стали и сплавов. – Только как бы проблемы не возникли.

– Какие проблемы? – Глинский сделал вид, что не понял намека.

– Пойдемте, друг мой, у меня к вам сегодня очень серьезный разговор, – вдруг прервал беседу настоятель и проводил гостя в скромную, но аккуратную комнату.

– Так что вы имели в виду? – еще раз спросил Глинский.

– Вы знаете, что я имею в виду, – как-то сразу посерьезнев, ответил настоятель. – Мы нуждаемся в вас.

– Я не собираюсь сокращать финансирование монастыря, – сразу ответил Глинский.

– Я не об этом, Николай Мефодьевич, – мягко сказал отец Всеволод. Глинский почувствовал, как сразу задеревенели его мышцы.

– А о чем? – с хрипотцой спросил он.

– О вашей душе, – по-прежнему мягко ответил настоятель. Но Глинский знал цену этой мягкости. Отец Всеволод, так же как в свое время его собственный отец, всегда говорил только то, что думал, и никогда не отказывался от сказанного.

– А что может ей угрожать? – с какой-то даже озлобленностью громко спросил Глинский.

– Вы это знаете сами, – не обижаясь, ответил настоятель.

И Глинский сорвался:

– Легко вам рассуждать за этими стенами, – резко сказал он. – Да, я мог остановить Кузьму. Тогда комбинатские захватили бы завод. А вы уверены, что новая власть будет так же относиться и к вам, Мерефе, и к нашим пенсионерам? И к нашей больнице? Вряд ли их этому учили в Кембридже!

– Их-то, возможно, учили, – улыбнулся отец Всеволод. – Предмет называется социально-этический маркетинг. Я сам знакомился с программой по Интернету. Но я вовсе не «пятая колонна» комбинатских… – пошутил он.

– Вы думаете, мне охота всем этим заниматься? – успокаиваясь, с горечью спросил Глинский. – Вы думаете, мне нужны все эти «Мерседесы»? Мы с отцом жили в лачуге с земляным полом. Между двумя его посадками. Без холодильника, без мебели и часто без хлеба. И это было самое счастливое время моей жизни. Куда лучше детдома, где меня кормили досыта.

– С вашим другом вы познакомились в детдоме? – вдруг спросил настоятель.

– Да. Я знаю, вам он не нравится. Но у меня другого нет. И у него тоже.

– Я вижу. Он за вас жизнь отдаст.

– Да, – подтвердил уверенный в этом Глинский.

– И не только свою, – закончил мысль настоятель.

Глинского как током дернуло:

– Не обижайтесь, отец. Но когда в вас стреляют, разве не надо выстрелить в ответ? Если завтра бандиты придут грабить Мерефу, вы не встанете у них на пути?

– Встану, – серьезно ответил настоятель. – Я вообще-то и врезать могу. Я ведь кандидат в мастера по боксу.

Глинский с удивлением посмотрел на собеседника, вдруг угадав под рясой и широкие плечи, и развернутую спортом грудь.

– А убить вы можете? – спросил он, как в воду прыгнул.

– Наверное, да, – подумав, ответил священник. – На войне – да. Спасая ребенка – да. За деньги – нет.

– А вы думаете, я – за деньги? – холодея, спросил Глинский.

– Да, – спокойно ответил настоятель. – За власть. За положение. За возможность заниматься благотворительностью. За все, что дают деньги.

– Как же быть? – как-то по-детски спросил Глинский. – Я хочу монастырь восстанавливать. Я хочу Вадьке счастливую жизнь. Я не хочу, чтобы он жил в халупе с земляным полом.

– Но ведь вы-то были там счастливы?

– Потому что другой жизни не видел! Я с отцом счастлив был!

– И он с отцом счастлив. Он вас боготворит, вы просто этого не замечаете. Представляете, каково ему будет узнать, из-за чего его подружка по школе потеряла отца?

– Ну, уж это слишком! – возмутился Глинский. – Я наряды на работу киллерам не выписываю.

– Не сомневаюсь, – согласился священник. – У вас для этого есть Кузьмин.

– Что вы хотите от меня? – устало спросил Глинский.

– Я хочу, чтобы вы заняли мое место.

– Что-о? – чуть не закричал тот.

– Я хочу, чтобы вы стали настоятелем Мерефы, – спокойно повторил отец Всеволод. – Знаний у вас больше, чем у закончивших богословский университет. Человек вы в глубине души верующий. Короче, вы подходите. Прочие вопросы, думаю, я сумею решить.

– А вы куда? – ошарашенно спросил Глинский.

– Я ухожу. На повышение, – улыбнулся он, смягчая тон беседы. – Я не любитель чинов, просто считаю, что на новом месте сделаю больше. И мне нужен человек вроде вас. Поскольку другого такого не вижу, предложил вам. – И вдруг жестко добавил: – А если вы станете убийцей или пособником убийц, я не смогу предложить вам этого, и судьба Мерефы станет неясной.

Глинского снова кинуло в жар.

– А если я уже убийца? – вдруг прошептал он.

Священник как-то разом обмяк, сник.

– Вы хотите исповедаться? – тихо спросил он.

– Не знаю, – ответил Глинский.

– Наверное, вам лучше исповедаться, – принял решение отец Всеволод. Он как будто был готов взять на себя грехи мятущегося и несчастного человека.

– Не знаю, – повторил Глинский.

Они молча сидели несколько минут. «Как бы Вадька там не замерз», – мелькнуло в голове у Глинского. А потом он заговорил.

Средний Урал, восемь лет назад

– Кто тебя послал? – спрашивал кто-то, на экране невидимый.

– Не знаю, – простонал избиваемый. – Он сам на нас вышел.

Его лицо с огромными свежими кровоподтеками занимало почти весь экран.

– Ну, ты герой, – спокойно произнес истязатель и, видимо, еще раз ударил. Или уколол. Звука не было слышно, но лицо дернулось, и жертва вскрикнула.

Потом с человеком сделали что-то еще, ужасное, он страшно завыл. Сквозь крик прорвались слова:

– Не надо! Это Левон! Он велел!

– Давно бы так, – спокойно сказал невидимый палач. – Чем подтвердишь?

– Богом клянусь, – стонал парень. – Он велел! Что я мог? Сказал: не справлюсь – уберут меня.