На другом конце площади Каллист заметил кавалера дю Альга; старик прогуливался с мадемуазель де Пеноэль; вдруг юноша услышал свое имя и проворно спрятался за дерево. Кавалер и старая девица, считая, что вокруг никого нет, беседовали громко, как дома.

— Когда Шарлотта Кергаруэт приедет, — говорил кавалер, — пусть она побудет у вас три-четыре месяца. Как же она может пленить Каллиста, ежели, гостя в Геранде, не успевает даже повидать его как следует; другое дело, когда они будут встречаться каждый день. Наши милые детки в конце концов влюбятся друг в друга, и мы их поженим следующей зимой. Если вы намекнете об этом самой Шарлотте, она признается Каллисту, а девица в шестнадцать лет всегда будет иметь преимущество перед женщиной в сорок с лишним.

Старики повернули обратно и удалились; Каллист не слышал больше их слов, но он понял замысел мадемуазель де Пеноэль. В том душевном состоянии, в котором он находился, подслушанный разговор подействовал на него роковым образом. Какой юноша среди радостных чаяний любви согласится жениться на девушке, которую прочат ему в супруги? До сих пор Шарлотта де Кергаруэт была ему безразлична. Но теперь он почувствовал к ней даже неприязнь. Ему были чужды корыстные расчеты, с детских лет он привык к скромной жизни под родительским кровом и к тому же не знал о том, как богата мадемуазель де Пеноэль, — ведь она казалась, пожалуй, еще беднее, чем сами Геники. Впрочем, юноша, получивший такое воспитание, как Каллист, выше всего ценит чувства, и не удивительно, что все помыслы Каллиста принадлежали маркизе. Чем была незаметная Шарлотта по сравнению с тем великолепным портретом, который набросала Каллисту мадемуазель де Туш? Подругой детства, почти сестрой. Только к пяти часам вернулся Каллист домой. Когда он вошел в залу, мать, грустно улыбаясь, протянула ему письмо из Туша:

«Дорогой мой Каллист, — гласило письмо, — прекрасная маркиза де Рошфид приехала; мы хотим отпраздновать ее прибытие и рассчитываем на Вас. Неисправимый насмешник Клод утверждает, что Вы будете Биче, а она станет вашим Данте. Дело чести Бретани и дю Геников достойно встретить представительницу семейства Катеран. Итак, ждем.

Ваш друг Камилл Мопен.

Приходите запросто, а то мы с вами можем попасть в смешное положение».

Каллист показал письмо матери и поспешил в Туш.

— Кто такие эти Катераны? — спросила Фанни мужа.

— Старинный нормандский род, состоящий в отдаленном родстве с Вильгельмом Завоевателем, — ответил дю Геник. — Их герб трехчастный; цвета — лазурь, пурпур и чернь; правое поле — пурпурное; на нем изображен скачущий серебряный конь с золотыми подковами. «Молодец» погиб из-за красавицы, незаконной дочери одной из Катеранов, — той самой, которая ушла в Сеэзский монастырь, когда ее бросил герцог де Верней, и стала там настоятельницей.

— А Рошфиды?

— Никогда не слыхал, надо справиться в гербовнике.

У Фанни стало легче на душе, когда она узнала, что маркиза Беатриса де Рошфид принадлежит к старинному роду; но ее терзало беспокойство при мысли, что любимое ее дитя подвергнется новым соблазнам.

Шагая по направлению к Тушу, Каллист испытывал чувства, в равной мере сладостные и бурные; дыхание его пресекалось, сердце готово было выпрыгнуть из груди, разум мутился; его била лихорадка. Он пытался замедлить шаг, но какая-то неодолимая сила гнала его вперед. Всем юношам знакомо это неукротимое буйство чувств, вызванное первой, еще неясной надеждой: в душе теплится слабый огонек, и лучи его образуют как бы нимб вроде тех, что пишут художники вокруг чела великомученика, но сквозь это сияние молодой глаз различает сверкающую природу, ослепительный лик женщины. Да и сами они разве не уподобляются святым, — ведь их так же переполняет вера, надежда, они так же пламенны и чисты. Наш юный бретонец застал все общество в верхней маленькой гостиной на половине Камилла. Было уже около шести часов; лучи заходящего солнца, играя в ветвях, окрашивали все вокруг в багряные тона; воздух был спокоен, и в гостиной стоял тот предвечерний сумрак, который так мил женскому сердцу.

— Вот вам и депутат Бретани, — обратилась с улыбкой Фелисите к своей приятельнице, указывая ей на Каллиста, который в это время как раз подымал портьеру, — и к тому же точен, как король.

— А вы узнаете его по походке? — спросил Клод Виньон.

Каллист поклонился маркизе, которая молча ответила ему легким поклоном, и не осмелился взглянуть на нее. Затем он пожал руку Клоду Виньону.

— А вот тот великий человек, о котором мы с вами так много говорили, — наш Дженаро Конти, — сказала Фелисите, казалось, не расслышав замечания Клода.

Она указала Каллисту на мужчину среднего роста, тонкого и хрупкого; волосы у него были каштановые, глаза какие-то красноватые, нежная белая кожа усеяна веснушками; он чрезвычайно напоминал лорда Байрона, так что нет нужды его описывать; отметим только, что у Конти была, пожалуй, более гордая посадка головы. Он немало кичился своим сходством с знаменитым поэтом.

— Весьма счастлив, что имею случай познакомиться с вами в тот единственный день, что я проведу в Туше, — произнес Дженаро.

— Не вы, а я должен благодарить счастливый случай, — ответил Каллист.

— Да он красив, как бог, — сказала маркиза своей подруге.

Стоя возле дивана, на котором сидели дамы, Каллист услышал эти слова, хотя они были произнесены полушепотом. Он уселся в кресло и украдкой взглянул на маркизу. В неясном закатном свете он заметил только какую-то белую и змеистую фигуру, как будто помещенную здесь искусным ваятелем, и на минуту ослеп от восхищения. Фелисите, сама того не подозревая, оказала Беатрисе немалую услугу своим вчерашним описанием. Маркиза была в десятки раз прекраснее того не совсем лестного портрета, который мастерски набросала мадемуазель де Туш. И кто знает, не ради ли юного гостя Беатриса украсила свою поистине царственную шевелюру пучком васильков, которые выгодно оттеняли бледный тон ее длинных легких локонов, спадавших на плечи. Ее веки, окруженные синевой, — след дорожной усталости, — были чисты, как перламутр, и так же переливчаты, как он, и окраска их сообщала блеск глазам маркизы. Под белоснежной кожей, нежной и шелковистой, как пленка яйца, по синим, тонким жилкам переливалась сама жизнь. Лицо ее поражало тонкостью черт. Лоб казался прозрачным. Эта пленительная нежная головка была гордо посажена на длинную шею безупречного рисунка, подвижное лицо то и дело меняло выражение. Тонкая талия, которую можно было охватить двумя пальцами, восхищала своей гибкостью. Открытые плечи отсвечивали в полумраке, как цветок белой камелии в иссиня-черных волосах. Края кружевной косыночки с умыслом расходились, приоткрывая слабо очерченную, но очаровательную грудь. Белое муслиновое платье, вышитое синими цветами, широкие рукава, заостренный мысом корсаж без пояса, туфельки с перекрещивающимися на тонких шелковых чулках лентами — все говорило о превосходном вкусе маркизы де Рошфид. Серебряные филигранные серьги, истинное чудо генуэзского ювелирного искусства, которым, без сомнения, суждено было войти в моду, чудесно гармонировали с воздушным облаком белокурых волос, украшенных васильками. Каллист жадным взором оценил эти красоты и запечатлел их в своем сердце. Белокурая Беатриса и темноволосая Фелисите являли собой разительный контраст, который так любят изображать в своих кипсеках[40]английские художники и граверы. Здесь были представлены и сила и слабость женщины во всем богатстве их проявлений, в наиболее полном их противопоставлении. Эти две женщины не могли стать соперницами, каждая из них владычествовала в своей области. Глядя на них, вы невольно вспомнили бы бирюзу и рубин, подснежник или белую лилию, рядом с которыми блещет пурпуром пышный мак. В одно мгновение Каллист был охвачен любовью, которая увенчала все его чаяния, страхи и сомнения, все, что долго и втайне переживал он.