за её спиной с изображением белокрылого ангела.

Неужели я и вправду была такой? Что со мной стало? Что стало той проклятой причиной, по которой я решила себя убить?

Картинка перед глазами меняется. Тёплые тона становятся мрачными, витражи уступают место зеленым шершавым стенам. Деревянный пол превращается в полинялую красную дорожку. Церковный зал для прихожан сужается, уступая место узкому коридорчику с низким потолком и небольшим распятием над одной единственной здесь и плотно запертой дверью, из-за которой слышны голоса. Двое, может быть трое людей, очевидно, спорят, и громкий женский крик явно преобладает над остальными.

Стоит задуматься над тем, где же в это время нахожусь я, как из мрака коридора раздаются шаги. Я. Всё в том же простом голубом платье и с той же причёской в волосах ступаю по старому ковру, останавливаюсь перед дверью, опускаю ладонь на ручку, но открывать передумываю. Прислоняюсь к стене, на тяжёлом выдохе съезжаю на пол и прячу лицо в ладонях.

– Она – моя дочь! – кричит из-за двери женщина. – И ты, святой отец, не имеешь никакого права держать её здесь!

– Это её выбор, – бормотание священника звучит уж очень жалко. – Никто не принуждал вашу дочь его делать.

– Моя дочь – глупа и наивна! – орёт женщина. – И она недавно потеряла отца! И ты, как взрослый человек, да ещё и богослужитель, должен понимать, в каком она сейчас состоянии! Её психика нестабильна! Она сама не знает, что делает! И вообще, ты хоть знаешь, сколько контрактов у неё прогорело, потому что она какого-то чёрта решила петь в этом дурацком церковном хоре?! Да, может у неё и неплохой голосок, но для него есть гораздо большие перспективы! И если она так хочет петь, то могла бы и просто сказать об этом мне!

– Возможно так ваша дочь нашла лекарство от своего горя. Дайте ей время пережить потерю, с вашей стороны это было бы очень благородно и по-материн…

– Заткнись! Просто заткнись и неси ересь, священник! Это ты-то мне о благородстве рассказать хочешь? Ничего не перепутал?! Или забыл уже кому обязан загородным домом с охраняемой территорией и «мерседесом» S-класса?! А также…

– Я помню-помню… Прошу вас, потише, здесь очень тонкие стены.

– Ха! Разумеется! Эту церквушку давно пора сносить, а кое-кто до сих пор не поставил свою подпись на бумагах, хоть и давно уже получил задаток!

– Я… я… я просто…

– Что? Передумал?!

– Н-н-нет…

– Довольно! – вмешивается новый мужской голос, и первые два замолкают. – У тебя осталось два дня, священник. Сообщи уже, наконец, своим прихожанам, что решил отдать церковь под снос и через пару лет они первыми получат по скидочной карте для совершения покупок в любом из отделов моего нового торгового центра. Им это выгодно. И тебе… это выгодно.

– И скажи моей дочери, чтобы шла домой! – вставляет женщина. – Она – актриса, а не какая-то певичка в хоре! Её любят миллионы! Её красивое личико даже на обложке «Vogue» успело побывать и это несмотря на юный возраст! Все фотографы её хотят! Все модельеры её хотят! Все режиссёры её хотят! А она прозябает в какой-то древней церквушке и Богу молится?.. А если журналисты об этом узнают?! Ты хоть представляешь, какой это будет позор для нашей семьи?!

– Дорогая, успокойся, – вздыхает мужчина. – Все проблемы решаются одним махом – одной маленькой подписью одного маленького священника.

– Два дня! – орёт женщина напоследок и появляется на пороге с грохотом распахнутой настежь двери.

Девочка, то есть я в детстве, подскакивает на ноги и больше не выглядит сущим ангелом, как во время пения. Сейчас я бы назвала её маленьким дьяволёнком, готовым совершить страшный грех, а холодность и презрение во взгляде которым она смотрит на родную мать, даже слегка ужасают.

– Ты… ты… ты… – подбирая слова, мама трясёт перед её лицом указательным пальцем. – Ты маленькая дрянь!

Девочка в лице не меняется, словно у неё вообще нет никаких слов для этой женщины – настолько она ей противна.

– Как ты может так поступать с родной матерью? Так я тебя воспитывала?!

– Меня воспитывал отец, – до жути бездушным голосом отвечает девочка, – а не женщина, что сейчас стоит передо мной.

– Да как ты смеешь?! – мама делает взмах рукой для пощёчины, но мужчина в дорогом строгом костюме появившийся на пороге ловит её за запястье.

– Журналисты следят за нами, – спокойно говорит он, опуская вниз руку женщины, – твоей дочери лучше отсидеться здесь эти два дня.

– Знаю! – пыхтит мама, поправляя взлохмаченную причёску. – Иначе уже давно бы схватила её за волосы и потащила домой! Маленькая, неблагодарная…

– А ты предала папу, – перебивает девочка и с ненавистью смотрит на скользко улыбающегося мужчину в костюме.

Женщина круто разворачивается на каблуках и уносится вдаль по коридору.

– Зря ты так, – вздыхает мужчина, – твоя мама забоится о тебе.

– А ты забоишься о моей маме и вместе из нас могла бы получиться замечательная грёбаная семейка!

Мужчина неодобряюще качает головой:

– Ты в доме Господа. Как можешь произносить такие слова?

– Просто убирайся отсюда.

Мужчина отвечает улыбкой, так что глубокие морщины складками проступают на гладковыбритых щёках.

– Уже ухожу, – подмигивает и запускает руку во внутренний карман пиджака, вытаскивает из него небольшую плоскую коробку, перевязанную красной лентой, и протягивает девочке. – Передай, пожалуйста, это святому отцу, ты же как раз к нему собиралась?

– Почему сам не отдал? – девочка принимает коробку из рук мужчины и не сводит с его лица тяжёлого взгляда.

– Забыл, – пожимает плечами тот и шагает по коридору. – Ах, да. И передай ещё, что если через два дня не сможет сделать то, что от него требуется, то пусть воспользуется моим подарком.

Девочка заходит в кабинет священника, но уже через несколько минут с ещё более обречённым видом и пустыми руками покидает его. Ступает по старой ковровой дорожке, когда из-за закрытой двери раздаётся выстрел, а в моей голове раздаётся весёлый свит Рэйвена и его голос следом:

«Классный был подарок!»

***

Всё ещё слышу этот звук. Он взрывается в моей голове снова и снова, колотит по ней изнутри, пульсирует в безумии, тисками сжимает виски. Звук выстрела пистолета, который я собственными руками вручила священнику, подобно хищному зверю разрывает голову и царапает острыми когтями.

И я хочу… я готова слышать его снова и снова, если это потребуется. Если это и есть – моя настоящая жизнь. И если тот выстрел – доказательство моего существования.

«Моего отца больше нет, как и меня», – новая мысль огненным фейерверком салютует в сознании.

Моя мать – сущая стерва