Так что вся эта история, в глазах подчиненных, выглядела тем самым шансом, который бывает только раз в жизни. И связывали они свою удачу с Максимом. Оттого и стала формироваться личная преданность… а вместе с ней и дружина.

Вчерашние пленные оказались в еще более простой ситуации.

Они участвовали в боях с войсками Кайзера, пусть и опосредованно, но отмыться от этого невозможно. Особенно после захвата германского генерала, командовавшего корпусом, и вывоза его к русским.

Куда им идти с таким послужным списком?

В лагерь для пленных нижних чинов? Так это чистая каторга, причем недолгая. Голод, холод, унижения и смерть от рук таких же заключенных. Ведь прознают, обязательно прознают. И не простят. Никакие оправдания не помогут. Бежать и сдаваться своим? А зачем? В самом лучшем случае их ждет та же самая каторга. Хотя, скорее всего, их просто расстреляют или повесят.

Куда ни кинь – всюду клин. Максим же дал им, по сути, единственный шанс выжить.

Особняком, конечно, стоял вопрос патриотизма. Широкие массы традиционно относятся к нему как к социальному ритуалу, позволяющему проводить маркировку «свой-чужой» в крупном социуме. Непримиримых можно было по пальцам пересчитать. Вон – один из водителей сбежал, будучи, видимо, из таких. На что он надеялся – неясно, но он выбрал свою судьбу. А эти – свою. Конечно, Максим прекрасно понимал, что эти кадры и его могут так же предать. Но пока их преданность обеспечивали весьма суровые обстоятельства.

Так что, как свои, так и вчерашние пленные, держались за Максима, связывая свое будущее с ним. Свою жизнь. Свой успех. А он, не будучи дураком, всячески способствовал укреплению и развитию этого чувства. И не только рассказами о представлениях к наградам и возможных повышениях, но и вот таким банальным пикником. Ну а что? Чем не приятный бонус? А также денежным премированием. Да-да. Поручик прекрасно помнил, что «лучшая награда за преданность – пистоли». И расщедрился на единовременную выплату десятикратного годового служебного оклада, да не простого, а усиленного. Для кассы отряда это были копейки после взятия штаба корпуса и продажи трофеев. А для людей – праздник. Тот же рядовой Петренко разом получил целых девяносто рублей. Просто немыслимые деньги! Он никогда в жизни столько в руках и не держал.

Люди были довольны. Люди верили в него. И в свою судьбу, которой наконец улыбнулась удача в лице этого странного офицера. Это был их шанс. Тот самый шанс, который выпадает только один раз в жизни…

– По машинам! – наконец, улыбнувшись, крикнул поручик.

Лагерь был уже свернут и все, в принципе, готово к отправлению. Поэтому народ быстро начал запрыгивать в автомобили. Пары минут не прошло, как все оказались на своих местах. Последним загрузился Максим, и колонна, порыкивая двигателями, стала выбираться по проселку на щебеночную дорогу.

Головным «мателотом» шел тот самый генеральский «Дюпон». Он был крайне важен для задуманного дела. Ведь перед войной в германской армии были только вот такие автомобили – их специально закупили, чтобы генералов возить. Так что немецкие войска, безусловно, машину узнают и отреагируют на нее должным образом. Во всяком случае, на это надеялся Максим.

Следом за «Дюпоном» шло два грузовика фирмы «Даймлер». Выглядевшие словно братья-близнецы. Отличалось только вооружение. Первый имел два курсовых пулемета, установленных на крыше. Второй – только один курсовой, зато два ретирадных. Таким образом весь отряд в двадцать семь человек был при пяти станковых пулеметах и на трех автомобилях. А главное – на каждый автомобиль имелось по два водителя.

Ехали спокойно. Без всякой спешки.

Уже темнело, когда отряд проскочил весьма условную линию фронта, которой реально не существовало на тот момент. Как раз на левом фланге корпуса Артамонова.

Дороги все так же были забиты русскими войсками, но колонну легко пропускали. Просто так ведь на автомобилях кататься не станут. Не те времена. Тем более со столь сильным вооружением на борту. Да и, несмотря на забитость, движения практически не было. Солдаты и подводы съехали с дороги и вольготно разместились подле нее. Видимо, генерал Артамонов пытался переломить ситуацию и организовать контрудар. Остановить людей остановил, а отправить в атаку не смог. Корпус выглядел неуправляемым и приведенным в полное расстройство.

До первых же немцев добрались уже в темноте. Врубили фары и перли буром, потому что здесь ситуация была немногим лучше, чем на русской стороне. Даже останавливаться «по нужде» было рискованно.

Разгром штаба корпуса и слухи об окружении вынудили немецкие части отступать самостоятельно. А растерянность, вызванная потерей командования, породила натуральный хаос. Новое ведь руководство даже назначить не успели. Старого же уже не было. Более того, немцы, не привычные к таким вот столпотворениям, оказались в непривычной для себя среде. И это подействовало как дополнительный негативный фактор, усугубляющий и без того знатный бардак.

Если бы дело было днем – все дороги были бы загружены людьми и подводами. А так – целые караваны стояли на обочине. Лошади паслись. Костры горели. Личный состав же в основном спал. Поэтому колонна шла легко. Лишь изредка постовые, заметив генеральский автомобиль, отдавали честь. Аккурат наглой морде ефрейтора Сапрыкина, с довольным видом, развалившегося на заднем сиденье легкового автомобиля.

Впрочем, немцам это было не видно. Они просто воспринимали этот автомобиль как «повозку для начальства». В условиях неразберихи – важная вещь. Фактически их надежда на благополучный исход дела. Никто даже не попытался тормознуть колонну да досмотреть. Едут себе и едут. Значит, так надо. Кто там за стеклом, ночью не разберешь. Основной же контингент бойцов так и вообще располагался в бортовых кузовах грузовиков, укрытый брезентовым тентом. В темноте даже наличие там людей можно было скорее угадать, чем разглядеть.

Максим на это и рассчитывал, опасаясь, впрочем, появления у немцев каких-то блокпостов на дорогах и КПП. Совершенно неясно, как они отреагировали на дела его группы. Если, конечно, успели это сделать. Времени-то прошло всего ничего…

Тем временем в штабе 1-го корпуса, несмотря на глубокую ночь, кипела жизнь.

Генерал Артамонов смотрел осоловевшими от усталости глазами на стол с бумагами и никак не мог сосредоточиться. Он оперативно переслал в штаб фронта Германа фон Франсуа с его людьми и документами. Так что теперь был вынужден расхлебывать всю эту кашу. Хотя, положа руку на сердце, он из-за этого не переживал. Приятные хлопоты. Во всяком случае – много приятнее пустого оправдания за отступление. Там ведь и под трибунал могли отправить или того хуже…[8]