– Чем здесь плохо?

– Ты же понимаешь, я не смогу тут остаться.

Керк выжидал. После долгого молчания Уилли-Боб спросил:

– У тебя было много женщин?

– Сколько-то было.

– Неудивительно. Ты хорош собой. И отзывчив. У тебя счастливый брак? Отзывчивость помогает в супружеской жизни?

– У меня все нормально, – ответил Керк. – Немного скучаю по тем временам, когда у нас все только начиналось.

– Эх, мне бы научиться скучать по нему, а потом выбросить его из головы. Меня такая тоска пробирает – до самого нутра.

– Все пройдет, только надо постараться.

– Нет. – Уилли-Боб покачал головой. – Такое не проходит.

Больше говорить было не о чем.

Керк сел в машину и некоторое время смотрел, как его хрупкий юный знакомец осушает слезы.

– Куда ехать?

– Я покажу.

Вставив ключ в зажигание, Керк помедлил.

– Гостиница – вот она. Твой последний шанс начать новую жизнь. Время пошло. Девять, восемь, семь…

Взгляд Керка упал на банку с остатками пива, которую все еще держал в руке Уилли-Боб. Тот негромко хмыкнул.

– Презренный червяк сыт и пьян.

Скомкав жестянку, он выбросил ее в окно.

– Мусор, как и я сам. Ну что, поехали?

– Явился!

В конце бульвара Санта-Моника они остановились у заведения под вывеской «Голубой попугай». В дверях, то ли снаружи, то ли внутри, стоял парень в невидимом плаще и невидимой маске. Сейчас маска наполовину сползла, искривив ему губы и замутив глаза, но он лишь сложил руки на груди и нетерпеливо притопывал ногой.

Когда машина притормозила у тротуара, он разглядел пассажира и всем телом подался вперед. Маска тут же вернулась на прежнее место, спина распрямилась, руки стиснули торс, подбородок дернулся вверх, а глаза полыхнули огнем.

Керк выключил двигатель.

– Это твое окончательное решение?

– Да, – потупился Уилли-Боб, сжав руки коленями.

– Ты ведь знаешь, что будет дальше, правда? На неделю попадешь в ад, а если я не заблуждаюсь насчет этого типа, то на месяц.

– Знаю. – Уилли-Боб смиренно кивнул.

– И все равно собираешься к нему вернуться?

– Мне больше некуда идти.

– Неправда, ты можешь пожить в гостинице, а я куплю тебе все необходимое.

– Разве это жизнь? – спросил Уилли-Боб. – Ты же меня не любишь.

– Еще не хватало. А теперь выметайся из машины и беги отсюда прочь, как черт от ладана, один!

– Боже мой, неужели ты думаешь, что я возвращаюсь по доброй воле?

– Тогда делай, что тебе говорят. Ради меня. Ради себя самого. Беги. Найди кого-нибудь получше.

– Кроме него, у меня никого нет. На всем свете. Пойми, он меня любит. Если я его брошу, он себя убьет.

– А если не бросишь, он убьет тебя. – Керк глубоко вдохнул и сделал долгий выдох. – Честное слово, у меня такое чувство, будто человек тонет, а я ему бросаю наковальню.

Пальцы Уилли-Боба скользнули по дверной ручке. Дверца с пассажирской стороны распахнулась. Это увидел парень, стоявший на пороге «Голубого попугая». Он снова рванулся вперед, но тут же вернулся в прежнюю позу, и только у его мертвенно-бледных губ обозначились угрюмые складки.

Выскользнув из машины, Уилли-Боб на глазах обмяк. Теперь, стоя обеими ногами на тротуаре, он казался на голову ниже, чем десять минут назад. Он наклонился и, волнуясь, как ответчик на суде, заглянул в окно машины.

– Ты не можешь этого понять.

– Могу, – сказал Керк. – И это самое печальное.

Протянув руку, он потрепал Уилли-Боба по щеке.

– Постарайся наладить свою жизнь, Уилли-Боб.

– Ты свою уже наладил. Я тебя никогда не забуду, – сказал Уилли-Боб. – Спасибо за сочувствие.

– По молодости я подрабатывал спасателем. Может, сегодня ночью опять рвану на пляж, поднимусь на вышку и буду смотреть, не нужна ли помощь утопающему.

– И правильно, – сказал Уилли-Боб. – Спасать надо тех, кто этого заслуживает. Доброй ночи.

Развернувшись, Уилли-Боб зашагал к «Голубому попугаю».

Его сожитель, теперь в плотно пригнанной маске и развевающемся плаще, жесткий и самонадеянный, уже скрылся за дверью. Пока раскачивались навесные створки, Уилли-Боб стоял у входа. А потом втянул голову в плечи, ссутулившись под невидимым ливнем, и шагнул через порог.

Керк не стал ждать. Мотор взревел, и машина умчалась в темноту.

Через двадцать минут, выйдя на океанский берег, он оглядел залитую лунным светом пустую вышку спасательной станции, вслушался в шорох прибоя, сказал про себя: «Черт побери, спасать-то некого» – и поехал домой.

Он скользнул под одеяло, прихватив с собой жестянку с остатками пива, и стал медленно втягивать последние капли, а сам смотрел в потолок, пока жена, отвернувшись к стенке, не поинтересовалась:

– Скажи на милость, во что ты впутался на этот раз?

– Не скажу, – ответил он, – ты все равно не поверишь.

Когда до кладбища оставалось совсем немного, Менвилл решил, что им пора подкрепиться, и тормознул вблизи апельсиновой рощи, где был придорожный киоск, в котором продавались бананы, яблоки, ежевика и, разумеется, апельсины.

Купив пару аппетитно краснобоких, блестящих яблок, Менвилл одно протянул Смиту.

Смит не понял:

– С чего это?

Напустив на себя таинственный вид, Менвилл только и сказал:

– Ты ешь, ешь.

Они оставили пиджаки в машине и двинулись по кладбищенской аллее.

За воротами еще пришлось отмахать порядочное расстояние, но в конце концов они дошли до цели.

Поглядев вниз, Смит прочел:

– «Расс Симпсон». Однокашник твой, что ли?

– Точно, – подтвердил Менвилл. – Он самый. Из нашей тусовки. Вообще-то мой лучший друг. Расс Симпсон.

Они немного постояли без слов, жуя крупные яблоки.

– Видно, зацепил он тебя крепко, – отметил Смит. – Раз ты в такую даль притащился. Цветов-то не купил?

– Нет, только яблоки. Скоро поймешь.

Смит изучал надгробную надпись.

– И что в нем было особенного?

Откусив кусок яблока, Менвилл объяснил:

– Постоянство. Часы бьют полдень – он тут как тут; еду на трамвае в школу и обратно – он в том же вагоне. Звонок на переменку – он рядом, классный час – он напротив, даже в литературный кружок вместе записались. Бывает же такое. Нет, конечно, временами его заносило.