в Бавлы, мы изрядно засиделись и совсем нет времени прощаться, и еще всякое в этом роде.

На моем лице образовалось смятение, а брови собрались домиком.

– Значит, выйти в магазин это был всего лишь предло…

Не дав мне закончить, он заговорил:

– Да, ну тебе же, правда, надо ехать, ведь так? – Он качает головой и уже говорит со мной глазами, по типу «ты же понимаешь, о чем я?»

– Ясно…

Неловкая пауза…

– Серег, ну, ладно, удачно тебе отслужить, не забывай про нас, а мы про тебя. – Олег широко раскинул руки и обнял меня, а за его спиной посыпались еще напутствия от тех ребят, с кем по-прежнему знаком едва.

Пока я обнимался с парнями и поддакивал им, подошла Света и сказала тоже пару приятностей и наставлений. Попрощавшись с ними, я еще немного стоял почти на том же месте, среди заснеженных машин под желтым фонарем, который периодически отключался. Я смотрел в их спины, а еще куда-то в небо, непросветное черное небо. Подняв голову выше, да что уж там, я откровенно закинул голову и уставился в эту гущу черноты, с которой летели оранжевые хлопья снега, на какое-то время они становились прежними, когда выключался свет, а потом вновь приобретали цвет мандарина.

Пока я поднимался, у меня вполне было приподнятое настроение. И только стоило закрыть дверь, издавшую при этом характерный звук, настроение сняло как рукой. Те теплые словечки будто сдуло, они остались там, где-то на улице. Дома будто образовалась черная дыра, которая засасывает все хорошее. Мне слышится, как бежит вода из-под крана на кухне. Окинув взглядом зал, заметил, что там, где несколько минут назад было застолье, ничего нет, ни стола, ни угощений, кажется, и это тоже засосала некая черная дыра. Вода на кухне продолжала бежать, но как-то уже по-другому, на пороге появилась мама, как ни в чем не бывало. Стоит и глядит на меня, у нее хорошо уложены волосы и она выглядит как-то необычно, хоть и переоделась в домашнее.

Продолжая вытирать руки об полотенце, интересуется:

– Все хорошо? Что-то ты быстро пришел…

Неторопливо снимая куртку, я буркнул под нос:

– Да нормально.

– Кушать будешь?

Серьезно? Кушать? Если она сейчас и выглядит собранной, на самом деле она опять играет роль в своем маленьком театре.

– Я сыт.

– Ну как хочешь…

Как и думалось, ее надолго не хватило, и она вновь пропала из моего поля зрения еще до того, пока ее истинное состояние не вырвалось наружу.

Время по-прежнему продолжало куда-то мчаться. Я то и дело продолжаю обновлять страницу соцсетей, лежа на кровати. Бесцельно, в ожидании чего-то, а точнее кого-то. В голове кавардак. Вспоминаются всякие люди, моменты из прошлого и, в частности, Юля. Она по-прежднему сидит в моей голове. Но сейчас я зол на нее, на себя, ей нечего делать в моей голове и, кажется, сколько можно, о чем бы я не думал в голове, то и дело прорисовывается ее образ. От этого мне уже становится тошно… Но я продолжаю обновлять страницу раз за разом.

Какая ирония, я так не хочу подгонять время вперед и одновременно жду и думаю, поскорей бы пришла мама. Поговорить с ней о том о сем, чтоб, наконец, прогнать эту мысль, что она ко мне охладела.

Какого черта? Заработал телик и заскрипели пружины ее кровати. Я не вижу ее сквозь штору, но отчетливо представляю, как она там лежит и смотрит на экран. Возмущению моему нет предела, может, это сон и я никуда не ухожу? А, может, она просто забыла? Да ну, бред… Как такое можно забыть? Не стану себя накручивать:

– Мам?

– Чего?

– Не хочешь поговорить?

В комнате повисла тишина и, кажется, даже диктор на ТВ меня услышал и продолжил говорить, но уже тише. Пружины кровати снова заскрипели, послышались шаркающие шаги. Мама отдернула штору и посмотрела на меня.

– Подвинься тогда…

Я вжался в стену и повернулся набок, тем самым уступив ей место на своей полуторке.

– Ну, о чем хочешь поговорить? – Она легла на спину, протерла глаза, а затем сложила руки на животе и, наконец, обернулась ко мне. В полумраке она смогла заметить мои красные глаза. – Ты плачешь, что ли? – сказала она это с улыбкой и даже с какой-то издевкой.

– Нет! – отрезал я сразу. Ха, обычно она без очков ничего не видит, а тут заметила это в темном углу. – Спать просто хочется.

– А что не спишь? – она уставилась в потолок и снова начала тереть глаза.

– Не могу…

Пока она продирала глаза, я примкнул к ней и положил голову на грудь, обняв ее. Я понял, что она сегодня очень жадно дает мне материнскую любовь, не ту, на которую я рассчитывал.

***

Эмоции съедают меня без остатка. Я до сих пор не понимаю, что происходит и куда меня везут на этом поезде, в вагонах которого запах заварной лапши врезается в нос снова и снова. Кому в самом деле все равно до этого избитого запаха, только проводнику или проводнице? Все равно. Я думаю обо всем, всячески отталкивая от себя мысли, что вот я, можно сказать, солдат, в начале своего пути и мне предстоит сразиться с множеством нечисти, которая витает в моей голове.

Это совсем не страх, скорее я этого еще не понял, не осознал, и какое название дать этому ощущению, которое я даже не могу обозвать. Мне по-прежнему кажется, что там довольно цивильно и все пройдет быстрее, чем кажется. Год – это много и в то же время ничтожно мало.

Снова отвожу свой разум в сторону, но мелькающая форма пацанов, таких же, как и я, не дает мне покоя. Они что-то бурно обсуждают и в этом иногда участвую я, выкидывая пару фраз. Этот запах появился вновь, вызывая отвращение и одновременно наполняя рот слюной, которую я сглатываю снова. Мимо ходят обычные люди, в обычной одежде для дальних поездок типа этой – мужчины в шортах и майке, а на ногах носки, врезающиеся в перегородку сланца. Что сказать о дамах, они не лучше. Все как обычно, как и в обычном поезде, только теперь я постепенно лишаюсь той свободы, которую имел, даже в этот долбанный толчок, наполненный собственной атмосферой запахов, которые постепенно растворяются с яичной лапшой, приходится отпрашиваться. Ребята что-то шутят и иногда перечат конвоиру. Не нахожу это хорошей идеей, ведь он неспроста так хитро улыбается и медленно измеряет взглядом хамскую физиономию, после чего снова возвращается в свой