Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, она впервые в жизни полюбила парня, хорошего парня, хоть и немца. Она долго не видела в нем врага и даже хотела бы создать с ним семью.
В своё время она не отказала ему в близости не потому, что боялась его, а потому что его желание в тот момент оказалось созвучно ее желанию. Впрочем, впоследствии она признавалась себе, что где-то подспудно опасалась, что он способен на насилие. А ей так хотелось сохранить теплоту и взаимопонимание, которые согревали ее подневольную жизнь, хотя бы в краткие периоды его наездов домой.
Она хотела бы идти с ним по жизни. Но обстоятельства были против. У неё был родной дом, где ее ждут и молятся за неё. А он, немец, был врагом ее страны, ее родных.
Решение Гертруды запереть Полину положило конец сомнениям женщины. Жив Норман или нет, она уйдёт с советскими солдатами и вернётся домой. Будь что будет! У неё есть мама, братья и сестры. Все время своей неволи она вспоминала их едва ли не каждый день. Она догадывалась, что с ребёнком от немца ей будет на родине несладко. И боялась этого. Однако, другого выбора она уже не хотела.
Внезапно сердце у неё заколотилось и как будто подступило к горлу. Полина почувствовала, что покрывается потом ужаса, и села на постели. Она вдруг подумала о том, что свои придут и уйдут, а она даже знать об этом не будет, сидя взаперти в этом подвале.
Полина соскочила со стола. Нельзя ли выбраться отсюда? Она огляделась. Помещение не имело окон. На одной стене под самым потолком находились четыре узкие горизонтальные, застеклённые щели. До них не добраться. Полина знала, что раньше часть подвала занимала коптильня, но со времени кончины мужа Гертруды ею не пользовались. Девушка обратила внимание на кирпичную вентиляционную шахту, которая вертикально уходила вверх в дальнем конце подвала за стойками, на которые подвешивалось мясо во время копчения.
Основание шахты было завалено какими-то тюками. Это оказались мешки с шерстью. Полина их оттащила и обнаружила какой-то механизм с зубчатой передачей и колесом, с помощью которого, видимо, поднималась нижняя металлическая часть шахты. Но сейчас она была опущена. И висела над полом примерно на уровне чуть выше колен девушки. Низ шахты был перекрыт откидной металлической решёткой с крупными ячейками. Она удерживалась двумя ржавыми крючками. Полина побоялась производить шум вознёй с ржавым металлом и попыталась заглянуть в шахту снизу. Но свет одинокой лампочки под потолком в центре подвала не позволял рассмотреть, что там в трубе выше.
В кладовых рачительного немецкого хозяина чего только нет и Полина разыскала ящик со свечами и спички. Лёжа на спине на тюках с шерстью, она смогла просунуть руку со свечой сквозь решётку. Верхний конец шахты терялся в темноте, но в одну из ее стен были вделаны скобы. Насколько высоко они уходили вверх понять было нельзя. Но само их наличие вселяло в Полину надежду.
— Всякая лестница, — подумала она, — куда-нибудь, да ведёт. — Завтра днём надо будет посмотреть, что там наверху.
Перетащив мешки с шерстью на прежнее место, с чувством некоторого удовлетворения девушка вернулась в центр подвала, к столу с ее постелью. Нахлынувший на неё недавно страх глухого заточения немного ослаб. Она испачкалась, поэтому постаралась привести себя в порядок, глядя на своё отражение в воде, налитой в тазик.
***
Утром пришла Гертруда, принесла Полине завтрак: стакан молока, варёное яйцо, бутерброд с маслом. Села напротив неё, несколько минут наблюдала, как она ест.
— Как все-таки удивительно похожа эта русская на мою маленькую Матильду, — умилилась она и глаза ее слегка увлажнились. — Если бы она захотела остаться! Чего ей здесь не хватает? — думала она, украдкой промокнув глаза концом шейного платка.
Гертруда почти не спала этой ночью. И эти мысли не раз приходили ей в голову. Ей было приятно видеть Полину в те дни, когда Норман был дома и девушка расслаблялась, ее лицо покидали выражение испуганной покорности и взгляд исподлобья. Но за все эти годы Старуха, как именовала ее Полина про себя, ни разу не назвала девушку по имени. «Русская» и все! И ни разу с ней не поговорила, только отдавала приказы, а Полина их безмолвно выслушивала и безропотно выполняла.
Иногда Гертруда ловила себя на мысли, что не смогла бы поднять на неё руку. И так и не подняла по-настоящему за все эти годы, кроме нескольких крепких пощёчин на первых порах. Даже кричала на неё без присущей ей злости, граничащей с ненавистью, как часто бывало с другими подневольными работниками и даже с надсмотрщиками из числа немцев. Иногда ей хотелось дать Полине какие-то послабления на тяжёлых хозяйственных работах, угостить ее чем-то сладеньким, но делала это только во время пребывания сына дома. В другое время она себе этого не позволяла, опасаясь разбаловать работницу.
Сегодня ночью она призналась себе, что ей будет не доставать этого постоянного образа ее любимой и единственной покойной дочери в лице Полины. И по этой причине к утру она пошла на существенное изменение своего плана. Она не будет отбирать ребёнка и оправлять Полину в лагерь, по крайне мере, до тех пор, пока не выяснится жив ли Норман. Если сын не вернётся, ей придётся удерживать «эту русскую» при себе. Ребёнка надо хотя бы выкормить, младенцам требуется материнское молоко. Решение о том, кем и в каком качестве Полина останется, она пока принять не смогла. Мысль о законном браке сына с Полиной в случае его возвращения ей и в голову не приходила. Она допускала лишь их сожительство на какое-то время. Сможет ли она когда-нибудь относится к «этой русской» без предубеждения, как она относится к своим немецким соотечественникам?