Я покосилась на окно. Элинор стояла на тротуаре и объяснялась с женщиной-полицейским, то и дело указывая в сторону фургона. В этом необъятном бежевом свитере с длиннющими рукавами моя сестрица казалась человеком-горой. Кроме того, на ней была неровно подрубленная синяя шерстяная юбка, высокие кроссовки и лиловые носки. Одевалась она, как всегда, оригинально. Некоторые считали ее эксцентричной, но я-то знала, в чем дело: она подбирает одежду поудобнее, не заботясь о цветовой гамме. Тут женщина из полиции подняла руку, показывая, что с нее уже хватит объяснений. Элинор помчалась к фургону, нырнула в салон и навалилась на руль.

— Чуть не заработала талончик, — прошипела она. Ее щеки пылали, как апельсины-корольки. — «Незаконная парковка», чтоб их всех! Нет чтобы ловить настоящих преступников!

— Бог с ними, с преступниками, детка. Пора ехать, — сказала Уинни Дэниелс. — Не хотелось бы прийти на праздник последней.

Я откинулась на обитую винилом спинку. По радио все еще шло то самое ток-шоу, и Эдди Дагган по-прежнему принимал звонки по поводу землетрясений.

— Прошлым летом… кажись, тогда был август… точно, август!.. В общем, в Дайерсберге приключилось землетрясение, — сообщил слушатель с алабамским акцентом, — от него у меня вся дорожка растрескалась.

— Помню-помню, — ответил Эдди Дагган, — три и две десятые балла.

Элинор завозилась с кнопками, пытаясь отрегулировать обогреватель. Затем она обернулась назад:

— Наверное, надо вас всех представить.

— Мы уже познакомились, — улыбнулась я старушкам.

— Что ж, девочки, тогда держитесь! — И Элинор вцепилась в руль своими огромными ручищами. Она выжала газ, и фургон, шатаясь, ворвался в водоворот машин. Старушки ахнули, а я оперлась одной рукой о лиловую приборную доску. После полета на «Сессне» я была готова ко всему. Красно-белый грузовик метнулся в сторону и загудел на нас.

— Да вижу, вижу я тебя, — нетерпеливо ворчала Элинор.

Она сгорбилась над рулем и глядела на дорогу сквозь свои огромные очки.

— Минерва-то держится? — спросила я.

— Получше моего, — хмыкнула Элинор. — Бог мой, сколько сил у этой женщины! Сама знаешь, она давно привыкла к больным и реанимациям. Стряпает столько, что хватило бы на целый полк. Я уж боялась, что она затеет торт-гигант, но, слава богу, вроде одумалась.

Я улыбнулась, а старушки на задних сиденьях захихикали.

— Я так переживаю за Джо-Нелл, что чуть с ума не сошла. — Элинор опустила солнцезащитный козырек, закрывая нас от слабых зимних лучей. Затем она хлопнула ладонью по рулю, посылая гудок зеленому джипу. — Нет, ты это видела? Взял и подрезал меня, и мы чудом избежали аварии. И зачем только подросткам выдают права?!

— Это был не подросток, — возразила я, глядя вслед джипу, — а пожилой мужчина.

— Правда? — покосилась на меня Элинор. — Что ж, стало быть, мне пора менять очки.

С заднего сиденья донесся голосок Матильды:

— Нам всем пора, милочка.

— Только не мне, — заявила Уинни, — у меня зрение как у сорокалетней.

— А я стала слепнуть уже в тридцать девять, — вздохнула Матильда.

— Так Джо-Нелл до сих пор в реанимации? — снова начала я.

— Угу. Подвешенная к мониторам и прочим аппаратам. Помнишь, тот старый сериал, что мы когда-то смотрели, — «Человек на шесть миллионов долларов»? Его мне она и напоминает. Мне тут приснился ужасающий кошмар про то, что врачи отрезали Джо-Нелл настоящую ногу, а взамен пришили электропротез. По мне, так именно этим и кончится. — Глаза Элинор увлажнились, и она стала утирать нижние веки.

С заднего сиденья донеслось негромкое кудахтанье вдов, старавшихся утешить Элинор.

— Все хорошо, милая, — квохтали они и похлопывали Элинор по плечам.

— Вовсе нет, — отрезала она, утирая нос рукавом, — какое там хорошо!

Она свернула на Профит-стрит и остановилась перед выкрашенным охрой зданием, на котором значилось: «Клуб пенсионеров».

— Приехали, — объявила Элинор, улыбаясь вдовушкам, — и как раз к началу «угадайки».

— Ну какая ты душечка! — залепетала Матильда, подхватив свою сумочку и перчатки. — Ну правда же, Уинни?

— Святая, — подтвердила Уинни и кивнула мне. — И что бы я без нее делала?

Элинор выбралась из фургона и повела старушек по тропинке, поддерживая их под костлявые локотки. По радио Эдди Дагган обсуждал с новым слушателем вероятность образования разлома в центре Теннесси. Я протянула руку и переключила приемник на диапазон FM, сразу попав на песню Эрина Невиля «Говори все как есть».

Я глянула на улицу, но снова ничего не узнала. И как только городок мог настолько перемениться за какие-то восемь лет? Хотя, может, дело не в нем, а в моей памяти. Ведь я изо всех сил старалась забыть Таллулу. Когда мама вышла за Уайатта Пеннингтона, его мать, Мани, сочла своим гражданским долгом читать нам лекции по истории Таллулы. «Это один из старейших городков Теннесси, — вещала она и так размахивала руками, что ее бриллианты бешено искрились. — Суровые выходцы из Шотландии и Ирландии воздвигли его посреди каменной пустыни».

Но мы ее не слушали. И лишь теперь я увидела, что городок и впрямь похож на Мани и прочих Пеннингтонов. Все в нем было прочное, на века: крутые известняковые холмы с вкраплениями угля, серовато-зеленые кедры, цепко укоренившиеся в неглубоком слое почвы, волнистые горы, постепенно уходящие ввысь на востоке. Я прислонилась к окну и рассматривала город во все глаза. Дома вокруг площади были выстроены на совесть: сосновые полы, кирпичные стены, дубовые перекрытия и каменные фундаменты. Хоть Мани и скончалась в тот самый день, когда ее сына схоронили на городском кладбище, я по-прежнему слышала ее звучный гортанный голос, твердивший мне, что «эти дома развалятся ой как нескоро».

Прямо передо мной возвышалась колокольня здания суда, а вокруг нее — магазины, на плоских смолёных крышах которых рядками сидели голуби. Несмотря на перестроенные фасады, я узнала некоторые дома: старую станцию, в прошлом белую, а теперь выкрашенную вильямсбергской лазурью. Новая вывеска гласила: «Авторемонтная мастерская Бобби Джо». А рядом был кирпичный спортзал со множеством окон, где я каталась на роликах, пока не выстроили специальный каток. Его флагшток был пуст, а над входом значилось: «Антикварный магазин Таллулы: 37 фирм под одной крышей». «Театр принцессы» превратился в мебельную комиссионку, на стене которой ажурными черными буквами было выведено: «Рождественская распродажа». Городок выглядел грустно, потрепанно и скорее убого, чем уютно. Именно так я всегда представляла себе стареющий город.

— Куда ты хочешь сперва: домой или в больницу? — спросила Элинор.

— В больницу.

Элинор глянула на свои старенькие часики фирмы «Таймекс» на черном кожаном ремешке:

— До приема посетителей еще целых сорок пять минут.