Едва войдя в центральную городскую больницу, я горько пожалела, что выкрала тогда в Мемфисе эти проклятые органы. Элинор направилась прямо к лифту, а я так и застыла в холле, кивая седовласым клеркам в регистратуре и прислушиваясь к шороху электрических дверей. За стеклянной перегородкой стрекотал матричный принтер, из которого постепенно вылезал лист бумаги. Без умолку звонили телефоны, и десятки разных голосов то и дело что-то отвечали, словно эхо, передразнивая друг друга. Я прошла через холл, улавливая обрывки разговоров из амбулаторного отделения.

— Простите, но нам нужен ваш страховой полис, чтобы…

— Ваше полное имя, пожалуйста.

— А это больно? Я почувствую боль?

— Пожалуйста, посидите здесь, пока вас не вызовут.

Пока мы с Элинор дожидались лифта, голос оператора из-под потолка непрерывно вызывал врачей: «Доктор Джемисон, зайдите в реанимацию. Доктор Траммел, перезвоните по номеру 6919. Доктор Грэнстед, вас ждут в операционной». Я уже и забыла авторитарную атмосферу больницы. Став пациентом, ты полностью отдаешься во власть совершенно чужих людей: медсестер, техников, диетологов, флебологов. Меня всегда раздражала эта система. Уже далеко не в первый раз мне пришло в голову: не оттого ли я выкрала органы, что хотела быть пойманной, хотя и знала, что это положит конец моей карьере. Но если так, если я и правда такая тряпка, то, выходит, я хотела порвать не только с медициной, но и с Мемфисом, и со своей первой любовью Джексоном Маннингом. Мы познакомились с ним в колледже, и оба мечтали стать ангиохирургами. Не припомню, чтоб я чувствовала разочарование или переутомление. Вкалывала как каторжная и слишком часто недосыпала, чтоб изобрести столь сложный план. Но разумеется, именно так и работает подсознание.

Реанимационная сестра пустила нас к Джо-Нелл, но та спала. Ее палата была частично застеклена: воздух в ней стоял прохладный и какой-то кислый. За ее кроватью выстроилась целая шеренга металлических аппаратов: подача кислорода, аспиратор, отсасывающий жидкости из полостей тела, сфигмоманометр, который измеряет артериальное давление. Ее капельница сообщалась с прокалиброванным агрегатом, который периодически клокотал, словно внутри него бился замурованный попугай. Мне показалось, что все реанимационные отделения одинаковы: в них всегда зима, и все словно тонет в снегах, льдах и коме.

— Мы скоро вернемся, — шепнула Элинор медсестре, которая пожала плечами и продолжила читать лист назначений.

Зал ожидания находился в новом кирпичном крыле больницы. В нем едва уловимо пахло специями, словно сквозь систему вентиляции прокачивали ароматическую смесь. Я не бывала в больницах со времен медицинского колледжа и удивилась, что в них теперь пахнет чем-то кроме лекарств; быть может, это только в центральной больнице Таллулы — лишь в этом крыле, на этом этаже, в этом безумном городишке.

Я оглядела зал: он был полон незнакомых лиц, дружно глазевших на нас с Элинор. Опустившись на стул с прямой спинкой, я запрокинула голову и закрыла глаза. До меня донесся голос оператора, гнусаво сообщавший, что Джексона Маннинга ждут в педиатрическом отделении. Мне невольно представилось, насколько иной была бы моя жизнь, не укради я тогда эти органы. В воображении зазвучал голос, произносящий мое собственное имя: «Доктор Мак-Брум, зайдите в операционную». Я бы носила накрахмаленный халат с моей фамилией, вышитой на кармане, а на шею вешала бы черный стетоскоп. Писала бы я с сильным наклоном, нечитабельным, как иероглифы, почерком. Я представила, как шагаю по этим длинным глухим коридорам, похожим на переходы в трюме военного крейсера. Мои туфли цокают по кафельному полу, вселяя уверенность в сердца пациентов, мимо которых я прохожу.

В реальности моя жизнь получилась совсем другой. Я работаю в купальнике, вдыхая кислород, проходящий через сложную систему трубок. Резиновый загубник регулятора всегда напоминает мне хирургическую маску из-за легкого запаха наркоза и сладковатого пьянящего воздуха, который наполняет легкие и делает меня невесомой. Опрокидываясь в воду навзничь, я словно впадаю в эфирный наркоз: мир вдруг начинает кружиться и переворачивается вверх тормашками. Но постепенно все становится на свои места: вверху оказывается солнце, а туманная синева переходит в бездонную кромешную тьму.

Еще студенткой я провела две недели у побережья Эквадора, где мои друзья разыскивали огромных зубатых хищников — кашалотов. Решив, что акваланги отпугнут их, мы экипировались дыхательными трубками и ушли под воду, стараясь заснять этих животных. Кашалоты очень любопытны и движутся на звук, как дельфины, щелкая и поскрипывая, словно кошка, танцующая на целлофане. Эти звуки запали мне в душу. Еще я плавала в охраняемых неглубоких водах к северу от Доминиканской Республики — там зимуют и спариваются горбатые киты. Во время брачных игр самцы поют своим избранницам длинные и пронзительные песни. Около острова Святой Каталины мы с Сэмом обнаружили трех голубых китов, крупнейших млекопитающих на Земле, сердца которых напоминают красные «фольксвагены». Представление о мире кардинально меняется, после того как поплаваешь рядом с существом, которое крупнее динозавра и мозг которого куда больше твоего собственного. Из меня вышел бы никудышный врач, но цетологом я стала не самым плохим.

— Фредди? Фредди Мак-Брум! Глазам своим не верю! — Передо мной стояла высокая и плотная женщина с седыми косичками. На ней были черные штаны со штрипками и бесформенная кофта, на которой не хватало одной пуговицы. — Ты как две капли воды похожа на свою мать!

— Это точно, — сказала Элинор, отрываясь от газеты.

Женщина нагнулась и обняла меня так крепко, что даже приподняла со стула. Затем слегка отстранилась и с удивлением оглядела:

— Что, деточка, неужто ты не помнишь меня?

— Простите, не очень, — ответила я и обернулась к Элинор за помощью.

— Я Клара! Клара Мэй Сэндерс. Я работала у вас в кондитерской после… ну, словом, после смерти вашей мамы.

— Ты же помнишь мисс Клару, ну скажи, — подсказывала Элинор.

— Разумеется, — вежливо согласилась я.

— Ты мне была как родная. Кстати, хочешь посмотреть на моих горлопанов? У меня уже трое внучков, хотя все говорят, что я не похожа на бабку. — Она тряхнула косами. — А тут я навещаю свекровь. Помнишь ее? Виллен Гибсон из городского совета? Во вторник минуло две недели, как с ней случился удар. Стала нагибаться, чтобы поставить пирог в духовку, и вдруг — бац! — повалилась на пол. Все волосы тестом перепачкала.

— Вам хоть дали его смыть? — Элинор даже подалась вперед.

— Ой, не догадалась попросить, — воскликнула Клара, — а думаешь, стоит?

— Как знать, — ответила Элинор, — нас-то к волосам Джо-Нелл не подпускают и на пушечный выстрел.

— Она что, тоже перепачкалась тестом? — Глаза у Клары округлились.

— Не тестом, а кровью, — изрекла Элинор.

— Боже мой! — ахнула Клара, всплеснув руками. — А что с ней случилось?