Заинтересованность в браке с русским наследником престола проявили несколько европейских дворов, причём наиболее привлекательным было предложение курфюрста Саксонии и короля Речи Посполитой Августа III. Этот государь, правивший с 1734 по 1763 год, был известен в Европе своим многочисленным семейством — в общей сложности у него было 14 детей. Через браки этого многочисленного потомства он породнился с королевскими домами Испании, Франции, Баварии и нескольких немецких княжеств. Женитьба царевича на дочери этого монарха могла бы не только оказать влияние на развитие отношений между Россией, Речью Посполитой, Империей (супруга польского короля была дочерью австрийского императора), но и заметно повысила бы династический престиж Романовых.

Другим интересным предложением была дочь датского короля принцесса Луиза. Брак с ней отчасти открывал возможности для решения и запутанного донельзя голштинского вопроса. Сторонником этого союза был вице-канцлер империи Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

В дело вмешался прусский король Фридрих II, вошедший в историю как Фридрих Великий. Его дипломаты предложили свой вариант — принцессу мелкого немецкого княжества Ангальт-Цербст Софию-Фредерику-Августу. Прусский король полагал, что брак наследника русского престола на выросшей в прусских владениях принцессе, которая не забудет, кому именно она обязана этим возвышением, принесёт свои плоды: «Великая княгиня русская, воспитанная и вскормленная в прусских владениях, обязанная королю своим возвышением, не могла вредить ему без неблагодарности».

Логика берлинского монарха понятна. Менее понятно, почему Елизавета, несмотря на протесты того же Бестужева-Рюмина, остановила свой выбор на немецкой принцессе. Несколько проясняет дело записка государыни вице-канцлеру: «Она происходит из знатного, но столь маленького дома, чтобы ни иноземные связи его, ни свита, которую она привезёт или привлечёт за собою, не произвели в русском народе ни шума, ни зависти. Эти условия не соединяет в себе ни одна принцесса в такой степени, как Цербстская, тем более что она и без того уже в родстве с Голштинским домом».

Дело в том, что императрица никогда не забывала о том, что её племянник и наследник имеет больше прав на русский престол, чем она сама. Женитьба наследника на представительнице сильной и влиятельной европейской династии могла дать в его распоряжение политические, материальные, а то и военные ресурсы для борьбы за власть. Бедная, если не сказать нищая, немецкая принцесса («цербстская побирушка» — как называл её в письмах Бестужев), чьё богатство заключалось в одном лишь титуле, была в этом отношении безопасной.

София-Фредерика прибыла в Россию в 1744 году вместе со своей матерью. Перед отъездом обе принцессы побывали в Берлине, где получили возможность поблагодарить прусского короля за протекцию и дать ему некоторые обязательства.

Невеста состояла в родстве с женихом и приходилась ему троюродной сестрой. Более того, в 1739 году молодые люди уже встречались в Германии. Поэтому нет ничего удивительного, что Пётр обрадовался появлению Софии. Он увидел в ней человека из своего прошлого мира, и своего рода «товарища по несчастью» такую же одинокую душу, заброшенную в чужой мир. Казалось, это чувство доверия со стороны великого князя может стать основой для хороших отношений, дружбы и в целом счастливого брака, но ответа на свои чувства Пётр не встретил. Почему?

В 1782 году императрица Екатерина Великая написала сама себе шутливую эпитафию следующего содержания:

Обратите внимание на выделенную фразу. Во-первых, она выдаёт хладнокровно организованный, рациональный ум, для которого даже создание семьи — это «проект». Во-вторых, эта фраза, как вся эпитафия в целом, мягко говоря, не соответствует действительности.

В своих «Записках» она опишет отношение к мужу совсем другими словами:

«Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности; этот человек на тебя почти не смотрит; ты слишком горда, чтобы поднимать шум из-за этого, следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, насчёт нежностей к этому господину; думай о самой себе, сударыня».

Хороший способ понравиться супругу, не так ли? Впрочем, виноват в этом, по мнению Екатерины, конечно же, он сам:

«Если бы я смолоду в участь получила мужа, которого любить могла, я бы никогда к нему не переменилась».

«Записки» Екатерины, из которых историки и по сию пору черпают сведения о семейной жизни великокняжеской четы, по замыслу их автора, должны были наглядно показать всему миру, какова была молодая супруга, принуждённая жить с таким человеком, как Пётр Фёдорович. Но вопреки воле автора, они наглядно показывают и другое: Екатерина ни разу не сделала ни одного шага, чтобы достичь взаимопонимания с мужем и создать с ним прочную семью. Более того, как мы видели выше, даже запретила себе думать об этом.

Отношения Петра и Екатерины сломались на том самом месте, которое является одним из ключевых моментов в отношениях мужчины и женщины. В традициях нашей цивилизации мужчина всегда олицетворяет сильное начало, а женщина — слабое. Но и самый сильный мужчина в некоторые моменты своей жизни бывает слабым, а порой и жалким. Женщине легко любить сильного мужчину, но крепость её чувств проверяется на отношении к мужчине, когда он слаб. Если женщина сможет принять своего мужчину и слабым, то их союз будет прочен.

Для Екатерины таким моментом, по-видимому, стала болезнь Петра Фёдоровича, а точнее — его появление после болезни. Вместо красивого, пусть и хрупкого юноши перед ней предстал измождённый болезнью, слабый молодой мужчина. И смириться с этим её натура не смогла и не захотела.

Но, может, и в самом деле Пётр Фёдорович был настолько плох, что с ним не смогла бы ужиться ни одна женщина? Согласно классическому образу, нарисованному мифом, он был внешне уродлив, не отличался красотой и физической силой и, что хуже всего, был совершенно необразован, невежествен, груб и нелюбезен. Но новейшие исследования показывают, что этот образ имеет мало общего с действительностью.