class="p1">— Двадцать тысяч! Я все, просто сейчас…

— Вот иди и скажи им это.

— Я говорил, — нижняя губа выпятилась. — Они не слушают. Говорят, что на счетчик поставят.

— Рада за тебя.

Юра ушел.

Будь ее воля, Кристина вообще запретила бы ему иметь друзей — словно чувствуя его мягкотелость и доброту, которая быстро превращалась в слабость, к Юре тянулись столь мутные личности, что хотелось унести Шмеля из квартиры и никогда больше не возвращаться. Налипшие на обметанные губы улыбочки, цепкие пальцы и ничего не выражающие глаза — один другого лучше. Кто уже отсидел, кто еще бегал, кто приторговывал. Когда у Юры получалось подкопить или найти работенку, все деньги он спускал на друзей — занимал и тут же прощал долги, кормил и поил, водил в рестораны или кальянные, помогал с покупкой машины или мотоцикла. Даже сигареты у него исчезали, не успев появиться. Юра был щедрым до безмозглости, говорил, что лучшее для него — помочь другу. Покупал какие-то запредельно дорогие игрушки для Шмеля, а Кристина вспоминала про последний кусок хозяйственного мыла в ванной, но молчала.

Друзья пользовались им чаще и хуже, чем сама Кристина — появлялись в день зарплаты или сразу же после нее, обирали любимого Юрчика до нитки и исчезали на месяц. И снова по кругу, и снова, а потом Юра терял работу, и становилось спокойней.

До той поры, пока в его голову не приходила очередная отличная идея. К примеру, построить приют для бездомных собак — передержка была одна на весь город и едва держалась на волонтерах, администрация назначала тендеры, искала подрядчиков, пока голодные псы сбивались в стаи и рвали штанины случайным прохожим. Приют это, конечно, хорошо, но еще лучше Кристина знала Юру — он занимал денег у одного друга, потом у другого, оплачивал аренду за участок, закупал доски и крепеж, утеплитель, а потом кому-то срочно нужна была Юрина помощь. Бабушка заболела, у другана юбилей, тачку разбил — они редко придумывали что-то новое, шли по одной и той же истоптанной до литосферных плит тропинке, и деньги у Юры заканчивались.

Аренда слетала, доски гнили под дождем. Приют откладывался.

А вот любящие и верные друзья задолженностей Юре не прощали — то и дело он возвращался домой с разбитым носом и долго промывал его проточной водой, или прятался в квартире от кредиторов, и Кристина сидела с ним, потому что друзья караулили под дверью, расписывали балончиковой краской, обещали и саму Кристину… Впрочем, пока ее особо не трогали. Но это пока.

Юра брал кредит, или находил столько подработок, что засыпал прямо за столом, и отдавал все занятые деньги. Друзья хлопали его по плечу и говорили, что он настоящий пацан. Иногда Кристина тоже оформляла микрозаймы — просто на еду или вещи для Шмеля, иногда, чтобы Юре не проломили голову в подъезде. Кредитов становилось все больше, росли проценты, долги, отдавать их было нечем. Так и пользовались марлей вместо подгузников и ели бесконечные макароны с кетчупом.

Потом Юра загорелся снимать обучающие ютуб-видео и ему понадобился телефон с мощной камерой, потом он захотел поступить на сталевара и принялся копить на колледж, а потом… Идеи в его голове разрастались за пару дней, побегами перекрывая малейшую здравую мысль, разговоры с Кристиной не помогали. Он не выбирался из долгов, но многочисленных своих приятелей считал за семью и отказывался говорить по этому поводу.

Юру воспитывала бабушка — мать его мотала срок на зоне (судя по всему, до сих пор, зарезала что ли кого-то по пьяной лавочке), отец пропал еще до Юриного рождения, да и бабушки надолго не хватило, она умерла от инфаркта или инсульта. Всю жизнь бабушка твердила внуку, что если чего-то пойдет не так — он мигом загремит в детский дом, она старая и больная, и никакие выкрутасы терпеть не намерена. И Юра изо всех сил старался ее не расстраивать: учился на пятерки, участвовал в соревнованиях по волейболу. Только заслужить бабушкину любовь было не так-то просто — ни волейбол, ни олимпиады по математике, ни спасенные галчата, вывалившиеся из гнезда, бабушку не трогали, но Юра не терял надежды и брался за новое дело.

Друзья, как думалось Кристине, стали для него новой бабушкой. Есть деньги — никакого детского дома. Да и со Шмелем… А вот об этом точно думать не хотелось.

И вот оно, обострение. Однажды очередные его друганы поступили по-умному — слетели по ступенькам, когда Кристина возвращалась из магазина, швырнули ее так, что покатилась по ступенькам, ворвались в квартиру и заперлись изнутри… Кристине потом пришлось наращивать отколотый зуб, а Юре сломали руку, он отдал в два раза больше и сердечно друзей простил.

Хоть бы соседи почаще полицию дергали, может, и забрали бы тогда «друзей»… Кристине хотелось сбежать: сначала она подумывала прикрыться планером, желанием зарисовать город с натуры и продать эскиз подороже, потом вспомнила, что уже дважды за неделю использовала эту отговорку. Ничего она, конечно, не рисовала — или бродила по улице с баночкой пива, или ездила в трамвае туда-сюда, дремала между остановками, или заявлялась к кому-нибудь из приятельниц. Потом делала маленький набросок углем за полчаса, а Юре жаловалась, что вдохновения нет — столько бумаги изорвала, столько перепробовала, не получается.

Можно было собрать картины и якобы пойти продавать их на остановку. Можно было прикрыться волонтерством, или что Галка просила приехать помочь, или… Хотя какое тут или, когда квартира на осадном положении.

Кажется, Юра расплакался — тонкие всхлипы из коридора били по голове сильнее, чем грохот по двери. В подъезде взревело что-то, напоминающее болгарку, и Кристина равнодушно подумала, что сейчас им с петель срежут дверь, потом изобьют Юру, потом бросят Кристину на кровать, а ведь в соседней комнате Шмель… Она настолько устала от всего вокруг, что продолжала рисовать. Легкие блики на холст, бело-желтые, напоминающие улыбку. Маркеры в запаянной упаковке — это мечта, которая не сбылась. Сзади мутная, словно бы призрачная бутылочка успокоительного, за ней другая, и еще. Порой Лидия чувствовала себя пьяной от одного лишь этого сиропа со спиртом, глотала и глотала его, но легче не становилось. Край серо-казеной справки о клинической депрессии, воспоминания, которые невозможно забросить на хребет и пронести с собой, от них тяжелели веки и смертельно хотелось спать.

Спать. Спать…

Может, болгарка и молоток Кристину не разбудят?

Душа у Лидии была насыщенно-синего цвета, Кристина долго разглядывала оттенок на дне стеклянной банки, мечтая перенести его на холст. Без конца