Вот он подсек удочку, и, так как на ней ничего не оказалось, он тряхнул ею в воздухе и выругался. Потом насадил на крючок нового червяка, поплевал на него и снова закинул удочку. Затем Зураб осторожно, на четвереньках, прополз по камню к тому месту, где у него лежала еще одна удочка, опущенная в воду, и достал ее. На крючке болталась маленькая, как малек, рыбка. Зураб от радости поцеловал ручку удилища и бросил рыбешку в небольшое ведро, стоявшее неподалеку. Поплевав на остатки червяка, он снова закинул удочку в воду.

— Лиха беда начало! — громко сказала я, и Зураб от неожиданности вздрогнул. Он хмуро взглянул на меня и, отвернувшись, стал с трудом опускать закатанные до колен мокрые штанины.

Откашлявшись, он сердито спросил: «Рыбу пришла ловить?» — «Да, — говорю, — рыбу ловить», — и хочу придать разговору миролюбивый тон. «А где твои удочки?» — все так же сердито спрашивает Зураб. «Так вы же мои удочки взяли с собой», — отвечаю, а сама улыбаюсь. И вдруг Зураб тоже улыбнулся и протянул мне руку. Он расстелил на камне мешок и, предложив мне сесть, сам уселся рядом.

— А все-таки как ты меня нашла, а? Саломэ сказала, где я?

— Почему Саломэ? Разве, кроме нее, никто не знает?

— Никто! — убежденно сказал Зураб, глядя мне в глаза.

— Никто не знает этого водоворота на Сатевеле? — удивилась я.

— Этого я не говорил! — с раздражением сказал Зураб. — О том, что здесь есть водоворот, знает вся деревня. Но о том, что я хожу сюда ловить рыбу, — только Саломэ.

— Наш школьный сторож тоже знает, — соврала я и почувствовала, что краснею.

У Зураба слова замерли на языке. Он прищурился, «И сторож знает? Школьный сторож?» Он, кряхтя, встал и, достав из реки кувшин, сделал из него несколько глотков, потом, взглянув в мою сторону, спохватился: «Может быть, ты тоже хочешь пить?» — «Хочу», — сказала я. Зураб выплеснул из кувшина немного воды и протянул его мне. Пока я пила, он извинялся за то, что не предложил мне воды первой.

Зураб по очереди подсек все три удочки, но на них ничего не было, и он снова закинул их в воду. Сердито пробурчав, что у него невезучий день, словно в этом была виновата я, он с раздражением спросил, почему именно сегодня я захотела сюда прийти.

— Правильно делают охотники и рыбаки, что прячутся от женщин! Ты была в Хевсурети? Не была, вот и не знаешь, что в день, когда охотник идет на охоту, женщина не имеет права войти в его комнату. Да, вот так-то… Сегодня утром Саломэ проснулась до моего ухода. Интересно, почему это она так рано поднялась? Вот я устрою ей взбучку, когда вернусь.

В ведре плавало штук пять мальков. «Всю рыбу в Сатевеле уничтожили», — с сожалением сказала я, а Зураб словно только этого и ждал, взорвался:

— И ты тоже хороша, неудачу приносишь. Конечно, любая женщина приносит охотнику и рыбаку неудачу, а ты что, из другого теста, что ли… — Он хотел сказать что-то резкое, но в последний момент сдержался и милостиво бросил: — Что, у тебя случилось что-нибудь?.. В такую даль пришла…

— Я пойду, — с укором глядя на него, сказала я.

— Пойдешь? Какой теперь смысл в твоем уходе? Раз пришла, оставайся. Перекусим немножко, верно, проголодалась, — сказал Заруб, снимая с ветки хурмы корзину.

После третьего стакана вина лицо у него раскраснелось. Я тоже выпила. Охлажденная в Сатевеле «изабелла» была приятна на вкус.

— Неужели ты так просто, ни с того ни с сего пришла? — хитро спросил Зураб.

— Вы каждый день сюда ходите?

— Каждый день…

— В такую даль?

— Это для тебя далеко!

— А когда дождь идет? Что вы делаете в дождь?

— В дождь?

Пауза.

— Поставил шалаш, и все дела!

Я огляделась вокруг. Шалаша нигде не было видно.

— Не видишь, и я не покажу! — решительно сказал Зураб и, наполнив стакан, протянул его мне, а сам уставился на водоворот. — «Был странником, и вы приютили Меня», — шепотом, как молитву, произнес он и посмотрел мне в лицо. — Я хожу сюда с того самого дня. (Он имел в виду день, когда он ушел из школы.) Стоит мне не прийти, и водоворот сразу загрустит, а как только я появляюсь, он начинает радоваться и изо всех сил шуметь. Сейчас как шумит, слышишь? Слышишь ведь?

Я кивнула.

— А вот когда мы с тобой уйдем, он притихнет. И этот камень, — он погладил большой камень рукой, — скучает без меня и ждет моего прихода. Удивляешься? Это мой камень. Я прихожу, и он что-то шепчет мне. Я стелю на него мешок, сажусь и настраиваю удочки. «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть», — шепчу я для себя, следя за ними. Маленькие рыбки-разбойницы играют с удочками, но меня не проведешь, и я не стану доставать их из воды. Вода в этом месте мутная, я рыб не вижу, и они меня тоже, но они знают, что у меня на камне постелен мешок, я на камне сижу крепко и глаз не свожу с удочек. Этих червяков я надел на крючки, чтобы их обмануть, и они ведут себя очень осторожно… Я этого, конечно, не вижу, но наверняка знаю, что это так, и удочки не вынимаю из воды. Мелюзга постепенно смелеет и начинает более решительно хватать червей, и вот, увидев это, большая рыба не выдержит и подплывет к средней удочке — она самая большая, — вильнет хвостом, распугает мальков, накинется на удочку, проглотит наживку и бросится наутек!.. Броситься-то бросится, но Зураб Барбакадзе твердо сидит на камне, у него крепкая рука, он ловко подсечет удочку, и на траве забьется рыба. «Ибо алкал Я, и выдали Мне есть!» — громко сказал он и поднялся. — Пока я сюда не приду, моей душе словно чего-то не хватает…

Пауза.

— Да, этой реки и водоворота, этого леса и замшелого камня мне не хватает! Приду, услышу шум водоворота, и моя душа возрадуется, разум прояснится, глаза станут зорче, рука — тверже! — фальшивым голосом патетически произнес Зураб, словно обращаясь с эстрады к публике.

Он внимательно посмотрел на меня и, заметив мою улыбку, смутился и покраснел.

Сев в стороне от меня, он снова уставился на водоворот.

Я тоже смотрела на водоворот, украдкой поглядывая на Зураба.

Краснота сошла с его лица, и он стал бледным, как бумага. На лбу у него собрались морщины, словно