Алио Адамиа

БОЛЬШАЯ И МАЛЕНЬКАЯ ЕКАТЕРИНЫ

Памяти воспитавшей меня сестры заслуженной учительницы республики Мэри Адамиа посвящаю

Книга первая

Часть первая

Глава первая

Старый дом из красного кирпича. Третий этаж.

Дверь Ревазу открыла мать Русудан — Текле.

Просторная передняя с очень высоким потолком.

Текле прекрасно знала, что перед ней Реваз Чапичадзе, ее будущий зять, и поэтому, ничего не спрашивая, она провела его в комнату Русудан.

Русудан лежит на низкой широкой тахте, укрытая тонким одеялом цвета кизила. Под головой у нее голубая мутака[1] и маленькая белая думка. Она лежит на спине и будто спит. Вот она медленно приоткрывает глаза, легкая улыбка трогает ее губы, затем глаза ее снова смежаются, и она шепотом спрашивает: «Ты пришел?»

Около тахты — небольшое голубое кресло. Реваз придвигает его к изголовью тахты и, потирая руки, садится.

— Как хорошо, что ты пришел, — опять шепчет Русудан.

Реваз молчит. Он чувствует себя очень неловко, потому что в соседней комнате Текле. Да и только ли Текле? Сегодня воскресенье, и вся семья Русудан в сборе: мать Текле, отец Нико, брат Звиад, невестка Лили.

«Наверное, они скоро будут обедать. Я уверен, что Русудан не без умысла позвала меня в воскресенье, да еще в такое время. Хочет познакомить меня со своими. Пусть, мол, поговорят, оценят, решат…»

Русудан окончательно проснулась и окинула Реваза оценивающим взглядом. Ей понравилось, как он одет: черные туфли (правда, слишком сильно начищенные), черный костюм, белая рубашка, черный в белую крапинку галстук.

— Ты сегодня что-то очень красивый, — с улыбкой сказала Русудан и, приподнявшись на постели, одной рукой провела по его щеке, а другой обхватила за шею. Потом быстро притянула Реваза к себе и поцеловала в губы.

«Какие горячие у нее губы!»

Реваз положил ей руку на лоб.

«Лоб холодный, а губы просто пылают. Мы тут обнимаемся, а вдруг войдет ее мать?»

Реваз оглянулся на дверь.

— Сюда никто не войдет, — чуть слышно шепнула Русудан и, приподнявшись повыше, обняла его и крепко прижалась к его груди.

Реваз встал, поднял Русудан на руки и, как куклу, покачав ее, снова положил на тахту.

— Выйди в соседнюю комнату, я оденусь! — сказала Русудан и сунула ноги в шлепанцы.

— А ты разве не больна? — нарочито громко, с деланным раздражением спросил Реваз и усмехнулся.

— Была больна. Ты пришел, и я выздоровела!

Реваз вышел в гостиную. Он осторожно прикрыл за собой дверь, но эта осторожность оказалась ненужной — у двери в комнату Русудан с книгой на коленях сидела Текле. Казалось, она была настолько увлечена чтением, что и не заметила появления Реваза.

Реваз так и застыл на месте, смущенно глядя на Текле… Словно окаменев, сидела она в кресле, продолжая читать, и даже не взглянула на вошедшего в комнату гостя. Лицо ее показалось Ревазу сердитым:

«Не притворяйся! Я знаю, ты целовал мою дочь! Да, целовал и обнимал! Не рановато ли?.. Ну и хитрый же ты — молчишь и глаз поднять не хочешь. Можно подумать, что тебе стыдно или меня стесняешься. Ты виноват, поэтому и стыдно, а хочешь сделать вид, что ты застенчивый молодой человек, который первый раз пришел в незнакомую семью… От меня ничего не скроешь! Разве вы с Русудан дома одни? Дверь-то ведь я тебе открывала. Не мешало бы это помнить! И отец Русудан дома! Запомни его имя — Нико! Для тебя он будет батони Нико, а я калбатоно[2] Текле — так уж полагается, Брат Русудан со своей женой у себя в комнате. Дома столько народу, а ты прямо в комнату к Русудан…»

У Реваза мурашки пробежали по спине, дух захватило от волнения, он молча стоит, прислонившись к стене, а Текле продолжает сидеть в кресле, вперив взгляд в лежащую на коленях книгу, но, кажется, она не читает. Потом на ее лице появляется презрительное выражение: «Аудиенция окончена, молодой человек! Можете идти!» Но она не произносит этих слов, очевидно уверенная в том, что гость сам догадается и уйдет.

А Русудан почему-то не выходит из своей комнаты! Не видно ни Нико, ни Звиада, ни его жены! Наедине со своим гостем Текле припоминает ему его грехи.

«Сколько бессонных ночей я провела в ожидании Русудан, и все из-за тебя!»

«Что верно, то верно, калбатоно Текле! Русудан любит погулять после кино, вот мы и гуляем. Сначала пройдемся по проспекту Руставели, потом не спеша спустимся по Элбакидзе, на Верийском мосту ненадолго задержимся, а когда выйдем на набережную, Русудан совсем замедлит шаг. Я посмотрю на часы — скоро два. Тут уж Русудан заспешит, и мы только на минуту остановимся на Ленинградской улице, неподалеку от вашего подъезда. Русудан привстанет на цыпочки, заглянет мне в глаза, поцелует и убежит… А я спрячусь за деревом и жду, пока она войдет в парадное. Потом посмотрю наверх, на третий этаж, где у освещенного окна стоите вы, калбатоно Текле, ожидая Русудан… И вы удивлены, что теперь этот молодой человек стоит перед вами как сама святая невинность, не осмеливаясь даже глаз на вас поднять, и, конечно, и не думает извиняться…»

Текле сняла очки и закрыла книгу.

— Почему же вы стоите? Садитесь, пожалуйста!

Она сказала это так приветливо, что у Реваза отлегло от сердца. Он поднял голову и взглянул на нее.

Рядом с креслом Текле стояло такое же голубое кресло, как в комнате Русудан, но Реваз предпочел сесть на круглый черный стул у рояля.

— Играете? — все так же ласково спросила Текле.

— Иногда, — смущенно ответил Реваз.

— О, это прекрасно! По-моему, рояль создан именно для мужчины.

— Почему? Женщины тоже хорошо играют.

— Мужские руки — совсем другое дело. Они легко подчиняют себе клавиши, да и инструмент звучит как-то по-особому, когда играет мужчина, — убежденно сказала Текле и слегка улыбнулась.

«Видите? Текле не просто любительница музыки, она, оказывается, и разбирается кое в чем».

В комнату вошел Нико. Это был высокий, худощавый мужчина с бледным, несколько болезненным лицом, редкими белыми волосами и усами с проседью. «Настоящий историк», — подумал