пора уходить, Эка! — решительно объявил он и кашлянул.

— Мы пойдем вместе, — очень спокойно сказала я и глотнула из стакана вина.

— Я останусь здесь допоздна.

— Я тоже.

— Я тропинку наизусть знаю, а тебе трудно будет идти.

— У меня есть карманный фонарик, — со злорадством сказала я и допила оставшееся в стакане вино.

— Ты кого-нибудь любишь, Эка?

Я не ожидала такого вопроса и растерялась. Почувствовав, что мое лицо заливается краской, я чуть не задохнулась от стыда и долго молчала, прежде чем пришла в себя.

— Никого! — с облегчением вздохнула я и попыталась изобразить на лице улыбку.

— Смеяться здесь нечего, Эка! Ты что, решила идти по стопам своей тети?

— А чем это плохо?

— В жизни много других путей! — стараясь быть ласковым, сказал он.

— Для меня этот путь проложила тетя!

— Тетя? — спросил он и посмотрел на меня.

Пауза.

Теперь рассердилась я.

— Почему вы удивляетесь? Моя тетя определила мой жизненный путь, — убежденно сказала я. — Да, тетя! Выкройку моей жизни сделала моя тетя, выкройку вашей жизни — ваши родители, вы же, в свою очередь, — выкройку жизни вашего сына! Вы спросите, а как же школа, — школа дает нам знания, а тот, кто нас растит и воспитывает, дает нам душу. Вот душа моей тети переселилась в меня… Это происходит само собой, совершенно естественно, и тут теории не нужны, батоно Зураб!

— Ты что, уже усыновила кого-нибудь? Почему я ничего об этом не знаю?

— Еще успею! — сказала я.

— Гордость губит людей, — многозначительно сказал Зураб и подсек удочку. На ней болтался тот же смешной бычок.

— Земля. Вода. Воздух. Огонь. — Он задумался.

— Бычок! — пришла на помощь я.

Он сердито посмотрел на меня, размахнулся и швырнул удочку на середину реки.

— Земля. Вода. Воздух. Огонь… Эпикур! — голосом Зураба сказала я и улыбнулась.

— Да, Эпикур! — взорвался Зураб — Эпикур осуждает гордыню, а ты гордая.

— Я гордая? — удивилась я.

— Конечно! Это тетя вырастила тебя гордой! Ты с детства была такая, уже в первом классе… Поверить, что тебя никто не любит?

Пауза.

— Нужно, чтобы и я любила!

— Только доброе сердце может полюбить, Эка! — сказал он и, подойдя ко мне, ласково похлопал меня по плечу. Потом наклонился к моему уху и почему-то прошептал: — Твоя тетя была хорошая женщина, Эка, но недотрога, и ее руки никого не согрели… Да, никого не согрели ее руки… — Неожиданно он перевел разговор на другое: — Так за воскресеньем, стало быть, следует понедельник? А что произойдет в понедельник?

У меня защемило сердце, а по телу пробежали мурашки. Мне показалось, что я стала совсем маленькой, постепенно из поля зрения исчез водоворот, Зураб и те три вяза, которые издали казались одним, и большой камень. Я словно повисла в воздухе — я есть, и нет меня… «Эка, для кого-то надо жить», — послышался мне голос тети, и я снова увидела Зураба. Он сидел около меня и что-то бормотал. Кажется, он опять пробурчал — «ее руки никого не согрели», и этот добрый и красивый старик показался мне уродливым и злым.

Я решила уходить и встала.

— Ну, а при чем же понедельник, Эка? — спросил он и тоже поднялся.

Казалось, Зураб стал меньше ростом, он еле доставал мне до плеча, и его скрещенные на груди руки дрожали. Мне стало его жалко.

— Завтра у десятиклассников литературный диспут.

— Ну и что? — холодно бросил он и повернулся ко мне спиной.

Пауза.

— Что они обсуждают? — словно между прочим поинтересовался Зураб.

— «Отцеубийцу».

Он вздрогнул и, обернувшись, пристально посмотрел мне в глаза.

— Ничего другого они найти не могли? «Отцеубийцу» сколько раз обсуждали!

— Они хотят, чтобы вы были председателем, — примирительно сказала я.

— Я? Я — председателем? — Он был явно удивлен, лицо его залилось краской и глаза как-то странно заблестели.

— Пошли! — сердито сказал Зураб. Он поставил в корзину кувшин с недопитым вином, сложил в нее тарелки и стакан, а остатки сыра и мчади бросил в водоворот. Вытряхнув мешок, Зураб накрыл им корзину. — Пошли! — бросил он мне и, схватив корзину, зашагал.

— А удочки? — воскликнула я.

Зураб остановился, глядя на водоворот, где смешно «клевала носом» удочка, которую он туда забросил. Над водой показывался то один, то другой конец удилища, точно удочка удила сама. Зураб рассмеялся. Подойдя к реке, он осторожно вынул из воды две другие удочки и положил их на берег. Заглянув в ведро, он опять улыбнулся и бросил мальков в водоворот. Потом, вдруг посерьезнев, сказал мне:

— Что ты стоишь как вкопанная? Пошли!

И мы пошли.

Зураб впереди, я — за ним. Тропинка свернула к лесу. Деревья стояли плотной стеной, и сразу стало темно.

— У тебя фонарь есть?

— Есть, — сказала я и, достав из сумки фонарь, посветила на тропинку.

— Выключи и иди следом за мной, — сказал Зураб и пошел медленнее.

Я так и сделала.

Когда мы вышли из леса, солнце уже зашло, но со стороны Сатевелы словно струился белый свет, освещавший тропинку.

— Ты не устала? — заботливо спросил Зураб.

— Нет!

Мы подошли к мельнице. Там никого не было видно, только слышался шум выбрасываемой из желоба воды.

— А я вот устал, — сказал Зураб. Опустившись на траву, он протянул мне мешок.

— Не хочу! — сказала я и тоже села прямо на траву.

Зураб закурил.

— Ты не спешишь, Эка?

— Нет.

Мы помолчали.

— Что-то ты сердитая, — начал было он и, сильно затянувшись сигаретой, закашлялся.

Не может быть, чтобы он устал, ведь мы шли под гору. Просто еще не совсем стемнело, и он боится встретить по дороге кого-нибудь из знакомых. Я уверена, что только поэтому он задержался у мельницы.

— Что передать ученикам?

Он встал, бросил сигарету и поднял корзину.

— Пусть сами дискутируют и сами председательствуют! Пошли!

Он пошел вперед, а я опять за ним. Сначала Зураб шел медленно, а потом вдруг заспешил. У мостика он остановился.

— Посвети!

Я достала из сумки фонарь и зажгла его. Зураб отошел в сторону.

— Теперь ты иди вперед, — тоном приказа сказал он.

Я пошла. За мостиком начинался подъем, и я шла очень медленно. Когда мы вышли на проселочную дорогу, послышался лай собаки.

— Это она на свет фонаря лает, выключи! — тихо, почти шепотом сказал Зураб.

Когда я выключила фонарь, он тяжело положил мне на плечо руку:

— Почему все-таки выбрали «Отцеубийцу», Эка?

— Они сами выбирали.

Он помолчал.

— «Отцеубийца» обсуждался много раз… Ну, раз уж решили, пусть сами и председательствуют. До свидания, — он протянул мне руку.

Оказывается, мы уже вошли в деревню и стоим у ворот Гуласпира