Официант отошел на три шага и встал за спиной у Мансурова. Мансуров резко обернулся.

– А ну, пошел отсюда! И чтоб я тебя не видел!

Потом отвернулся и пробормотал брезгливо:

– Будет тут над душой стоять.

– Сева, но он же на работе. Мы должны сделать заказ…

– Мы ничего не должны! Эти холуи как жили по совковым законам, так и живут. А вы тут, как овцы, прав своих не знаете и всем кланяетесь! Противно смотреть…

– Ну, хорошо… Но можно объяснить спокойно…

– Манечка, но нельзя же быть такой жалкой. Ну, честное слово…

Она еще сильнее, чем раньше, почувствовала их разделенность и его недосягаемость. Последние дни казалось, что что-то сдвинулось в их отношениях. Он так радовался, когда она рассказала ему о встрече с театральной журналисткой и о том, что той интересна личность автора. Эту формулировку Маня придумала сама и долго оттачивала. Это был тот самый правильный подбор слов, который должен был зацепить Мансурова. И он зацепился. Она его насквозь чувствовала, хотя это требовало постоянного напряжения. И сейчас она купалась в его благодарности, граничащей с нежностью. Появилась слабая надежда, что он ее увидел. Она часами анализировала каждое его слово, и вдруг ей казалось, что это обычная человеческая благодарность за выполненное поручение и она зря все себе напридумывала, и опять охватывало отчаяние, и боль, и бессилие. А потом выплывал из памяти какой-то его жест, странная улыбка, обращенная к ней, и в груди поднималась горячая волна, которую она боялась спугнуть. И вновь что-то укалывало, и она с грохотом опускалась на землю. Сейчас за ресторанным столиком перед ней опять сидел чужой человек, прекрасный, свободный и недосягаемый.

Она первая увидела Вольскую. Та быстро и по-деловому двигалась к их столику, не замечая ничего вокруг. На ней был уже другой строгий костюм темно-синего цвета и ни грамма косметики. Она так быстро уселась, что Маня даже не успела поздороваться.

– Вот, знакомьтесь, это Всеволод.

– Мария.

Маня была уверена, что Вольская протянет ему руку, но та не протянула. Мансуров молчал, и Маня поспешно спросила:

– Вам что-нибудь заказать?

– Нет, спасибо.

– Даже кофе?

– Даже кофе.

Мансуров по-прежнему молчал, и Маня почувствовала какое-то напряжение и тревогу. Происходило что-то, чего она не понимала, и никто не собирался ей объяснять.

– Мария, вы хотели что-то спросить у Всеволода…

– Да нет, пожалуй, мне все понятно.

– Сева, может, вы что-то хотели рассказать Марии?

Мансуров смотрел куда-то наверх, на люстру. Он медленно перевел на Маню ничего не выражающий взгляд и пожал плечами.

– Да нет…

Вольская подняла с пола сумку и встала.

– Ну, тогда я с вашего разрешения откланяюсь.

Маня вскочила со стула и попыталась схватить Вольскую за рукав, но в последний момент сдержалась.

– А как же с рукописью? Вы согласны писать?

– К сожалению, в ближайшее время я буду очень занята.

Она уже отходила, и Маня крикнула ей вдогонку:

– Может быть, потом?!

Но та покачала головой, не оборачиваясь.

Маня опустилась на стул. Мансуров сидел в той же позе, не проявляя никакого интереса к происходящему. Она спросила:

– Может, что-нибудь заказать?

– Коньяку.

Она долго махала руками, пытаясь обратить на себя внимание снующих официантов, но никто из них не останавливался, и только минут через пять появилась какая-то девочка.

– Коньяку, пожалуйста.

– Сколько?

Маня беспомощно посмотрела на Мансурова, но тот никак не реагировал. Девочка спросила:

– Графин?

– Да-да, графин.

После коньяка полегчало, и Мане даже стало радостно оттого, что Вольская ушла. Они опять остались вдвоем, и появилась надежда.

– По-моему, журналистка – слегка ку-ку…

Мансуров молчал, и было что-то тяжелое в его молчании.

– Ну, правда, Сева, так себя не ведут интеллигентные люди…

Он уставился на нее так, будто видел первый раз.

– А вы знаете, как себя ведут интеллигентные люди?

– Ну, хорошо… Вы поняли, зачем она пришла? Я – нет.

– А вам и не надо понимать.

Маня чувствовала себя обессиленной, но был один последний вопрос, который нужно было задать, иначе она не сможет жить спокойно. Она прошептала.

– Сева, а вы ее знали раньше?

Он молчал, и стало немножко легче. Потом он еле заметно кивнул, и ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

– Вы ее любили?

Теперь он отрицательно покачал головой.

– А она вас?

Он посмотрел на нее и чуть заметно улыбнулся.

– Значит, она вам мстит?

Сева задумался.

– То есть, я хочу сказать, ей неприятно…

– Все вы правильно говорите, Манечка. Женщины – существа злопамятные… Маня Вольская никогда меня не забудет. – Он печально вздохнул. – Да… Ничего не выходит… Значит, судьба у меня такая…

– Нет, Сева! Так не бывает. Вы не должны останавливаться. Мы что-нибудь придумаем, хорошо?

Она невольно заглянула ему в глаза, и взгляд получился просительный, но он улыбнулся в ответ и накрыл рукой ее руку, почти невесомо, чуть касаясь ее кожи кончиками пальцев, и она опять была счастлива, и они были вместе. Когда уже подходила к дому, в памяти всплыли его слова. Он назвал Вольскую Маней. Неужели это та самая настоящая Маня, которой он восхищался, смелая, безжалостная и независимая? Но тогда вообще ничего не сходилось. Дома она с трудом дождалась, пока Петя пойдет в душ, а потом он долго не включал воду, и эти последние мгновения были самыми трудными. Вольская ответила после первого гудка. Маня сказала без всяких приветствий:

– Я хотела извиниться, что все так вышло.

Та хрипло хохотнула.

– Все было очень мило.

– Мария, мне неудобно спрашивать, но мне показалось, что Всеволод вас чем-то обидел.

– Ну что вы, разве он может обидеть?

– Я не понимаю… В каком смысле?

– Маша…

– Лучше Маня.

– Тоже Маня! Прелестно. Его любимый размерчик. Знаете, Маня, я бы вам ничего не говорила, но вы сами позвонили. Держитесь подальше от него. Он – маньяк. А это серьезно.

– Я не понимаю, как вы можете так обвинять человека…

– Всего доброго.

Слушая длинные гудки, Маня думала о том, что так может ненавидеть женщина, которую очень сильно обидели. И которая очень сильно любила. А его нельзя любить по-другому. Ей стало даже немного жалко эту Вольскую, которая оказалась жертвой мансуровского магнетизма. Но с другой стороны, было радостно, что этот человек заметил именно ее, и, значит, она чего-то стоит.