Сева плакал. Он размазывал слезы по щекам, совсем не пытаясь сдерживаться. Наоборот, чем ничтожнее он выглядел со стороны, тем легче ему становилось, и появлялась какая-то мстительная эйфория. Человек, которого довели до такой безысходности, имеет право на все. Он повернулся на бок, и кровать скрипнула тем детским скрипом, который не издавала ни одна кровать в Испании и который вначале снился ему во сне, а потом он запретил себе о нем думать. И теперь стало так тошно от этого скрипа. Он ударил кулаком по спинке кровати и взвыл от боли. Неужели никогда ничего не изменится? Неужели он обречен всегда возвращаться на эту детскую кроватку, с которой все начиналось. Неужели на ней все и закончится?

Первое время, лежа на жестком мадридском топчанчике, он мечтал вернуться в свою комнату, на свою кровать, в собственное ощущение пространства. Самым невыносимым оказалось жить на съемной квартире. Прикасаясь к дверце шкафа, он знал, что это не его шкаф, и кресло, в которое он опускается, тоже не его, и ни к чему этому нельзя привыкать. Даже думать об этом было унизительно. Со временем, когда немного разобрался в новом бизнесе, с удивлением обнаружил, что практически все его подельщики живут на съеме. Эта мысль одновременно грела и пугала. Эти люди уже крутились там много лет и не смогли приобрести собственное жилье. Что уж тогда говорить о нем. Но тут же в душе поднималась знакомая теплая волна, и становилось спокойно и радостно. Как он может сравнивать себя с этими животными? У него свой путь, и он его пройдет.

Первым ударом было Славкино вранье, которое совершенно случайно вылезло наружу. Он был один в офисе, и Славкин компьютер не был выключен. От отчаяния даже испанский стал понятнее. Он читал страницу за страницей, забывая, что читает по-испански. Потом вернулся к началу и еще раз проверил фамилии. Там были все, кроме Севы. И Славка, и Федор, и Палыч, и даже Серхио, вонючий Серхио, который приехал всего на полгода раньше. Как они ловко все обстряпали. Сева был уверен, что тут какой-то мухлеж с папиковскими деньгами. Он тогда еле дождался субботы, чтобы съездить по указанному адресу. Он знал, что это мазохистский порыв, но не мог себе в нем отказать. Это был новый микрорайон на южной окраине Мадрида, и домики были точно такие, какие он себе намечтал: четырехэтажные с красными крышами. Крыши имелись только у двух, остальные были в стадии строительства. На площадке сидели рабочие непонятной национальности. Один из них обратился к нему на плохом испанском, но Сева сделал вид, что не понимает, и пошел дальше. Но этот парень догнал его и начал что-то лопотать, размахивая руками, что-то о том, что здесь стройка и к дому подходить нельзя. Он даже схватил его за рубашку, и Сева брезгливо дернулся. То ли от жары, то ли от напряжения сильно кружилась голова. Он не мог уехать отсюда, не зайдя в дом. Откуда-то появилась странного вида девушка, одетая в байкерский наряд: черные джинсы и жилетка с множеством заклепок. Волосы у нее были светлые, очень коротко стриженные, с каким-то нелепым чубом, и вообще вся она была нелепая, маленькая, плотная, с короткими ручками и ножками. Она что-то пыталась доказать парню, который остановил Севу, и вскоре Сева понял, что они говорят по-польски, и с удовлетворением отметил, что испанский ему куда понятнее, чем польский. Девушка посмотрела на него. Глаза у нее были голубые, водянистые, а ресниц не было видно.

– Ты здесь будешь жить?

Она говорила с тем милым акцентом, который отличал всех зарубежных актрис в старых советских фильмах.

– Может быть.

– Ты из «Виктории»?

Сева кивнул. Так называлась их риелторская фирма. Она махнула рукой, чтобы он следовал за ней, и пошла в сторону дома. Двери подъезда еще не было, и там зияла дыра. Девушка обернулась:

– Ты на какой этаж?

– На второй.

Они поднялись по винтовой лестнице, на которой местами отсутствовали перила. В этих местах девушка оборачивалась и заботливо протягивала руку, но Сева молча отворачивался. Дверь в предполагаемую квартиру отсутствовала, да и самой квартиры еще не было. Так, гулкое помещение без перегородок, но с уже встроенными окнами. Сева подошел к одному из них. Из окна открывался вид на стройку, и дальше за деревьями виднелась железнодорожная станция. Он молчал, и девушка молчала. Через некоторое время спросила:

– Тебе на поезд?

Он кивнул.

– Я тебя провожу.

Вначале шли молча, и Сева никак не мог понять, зачем она идет с ним.

– Тебе тоже в центр?

Она задумалась.

– Ну, да. Я здесь живу.

– В смысле – там.

– Нет, здесь.

– А зачем тебе в центр?

Она пожала плечами.

– Я – Ванда.

Протянула руку, и он аккуратно пожал ее.

– Сева.

– Ты из России?

Сева хихикнул.

– Ну, наверное, раз ты со мной по-русски говоришь.

– Правда.

– А ты полька?

– Да, точно.

– А что ты здесь делаешь?

– Так, немного живу, работаю.

– На стройке?

– Так, да. Тут мой друг работает.

Сева резко остановился.

– А что ж ты от друга своего ушла?

– Он мне дает жить.

– И что?

– В вагончике есть место.

Сева уже не скрывал своего раздражения.

– Я и спрашиваю, если ты тут живешь, зачем ты со мной едешь?

Она опять пожала плечами.

– Так. Погулять.

Когда подошли к кассе, Сева быстро сказал:

– У меня билет в оба конца.

– А, хорошо.

Она помахала карточкой.

– Здесь десять. Rebajado. (Со скидкой. – исп.)

– Ну и замечательно.

Сева обрадовался. Пока шли, его не оставляла неприятная мысль, что девушка попросит купить билет. Дело было не столько в деньгах, сколько в предполагаемом корыстном мотиве, который, к счастью, не оправдался. Хотя и лишних денег не было.

Всю дорогу он смотрел в окно, а Ванда тихо сидела рядом.

– Вечером обратно поедешь?

Она кивнула.

– А откуда ты знаешь про «Викторию»?

– Тут приезжают. Три человека, один человек.

– А ты давно в Испании?

– Тринадцать лет.

Сева присвистнул. Она улыбнулась, обнажив маленькие зубки.

– Ты давно?

– Восемь.

– Хорошо.

– Чего ж хорошего?

– Так. Работать…

– А что работать? Ты много за свою работу получаешь?

– Я мало совсем.

– Ну, а что тогда говоришь?