— Он тебе дорог до сих пор?

— Нет! — воскликнула Вивиан. — Будь это так, между тобою и мной ничего бы не произошло!

— Это не взаимоисключающие вещи, знаешь ли…

— Для меня — взаимоисключающие! Я не любительница альковных фарсов. — Молодая женщина помолчала, искоса поглядывая на собеседника. Его профиль казался высеченным изо льда, под стать заснеженному пейзажу. — А ты, Дерек, неужели ты настолько неразборчив?

— Нет! — Возница натянул поводья, и конь послушно застыл на месте. — Я предпочитаю жить в ладу с собственной совестью.

Непринужденное веселье, царившее между спутниками в начале поездки, развеялось само собой; на смену пришло томительное напряжение — хрупкое, словно кристалл, мерцающий в солнечном свете.

— Тогда почему ты об этом заговорил?

— Я вот все гадаю, чего же теперь делать. Вчера мне казалось, что все ясно. А сегодня я уже ни в чем не уверен.

Это признание должно было бы обрадовать Вивиан, если бы в суровом голосе не прозвучало горького сожаления о случившемся.

— Ну что ж, — подхватила она с напускным безразличием, — то, что произошло между нами… это ведь чисто физическая близость… по крайней мере, для меня.

— В самом деле? Тогда почему я чувствую себя последним мерзавцем? Словно я обманул нас обоих и вдобавок причинил тебе боль.

— Ты не причинил мне боли, — отчаянно заявила Вивиан, уже еле сдерживая слезы. — Ты со мной честен, а ведь только это и имеет значение.

— Честность для тебя очень важна, верно?

— Да, особенно в отношении чувств. Я долгие годы верила в любовь тети: она ведь так старательно скрывала свою неприязнь ко мне!

Молодая женщина вдохнула морозного воздуха, от души надеясь, что не поддастся малодушному порыву выплакаться на плече соседа. Жалость к самому себе почти всегда омерзительна, и притом небезопасна. Сочувствие ей не нужно, и притворные заверения в любви — тоже. И того и другого судьба отпустила ей с лихвой — до конца жизни хватит!

— Ты была совсем маленькой, когда переехала к тете?

— Да! — Она откинула капюшон и подставила личико бледным лучам солнца. — Мне было восемь, а Элисон — пять. Разумеется, я понятия не имела, насколько тетя нам «рада», и поняла это очень нескоро. — Вивиан нервно затеребила меховую полость. — Тетя прилежно исполняла все, что требуется от приемных родителей, но скорее из чувства долга, нежели из любви к нам. Дядя и тетя не желали обзаводиться своими детьми, и две чужие, несчастные девочки, что свалились им на руки нежданно-негаданно, очень их стеснили.

— По крайней мере, вас было двое. — Дерек стянул перчатки и положил руку на спинку сиденья. — Неудивительно, что ты тут же поспешила к сестре, услышав о несчастье. Вы, должно быть, очень близки?

— Не особо. По мере того как мы взрослели, обнаружилось, что у нас очень мало общего. — Вивиан пожала плечами, ощущая опасную близость его руки. — Элисон быстро приспособилась к новой ситуации, в отличие от меня. Наша тетя — светская дама, она постоянно задавала роскошные балы и вечеринки; а нас наряжали и выводили к гостям, чтобы все оценили тетин великодушный жест. Я была некрасивым, застенчивым ребенком, не умела держаться в обществе, а Элисон с самых ранних лет обожала шумные компании. Прелестная, забавная, веселая, такого ребенка всякий полюбит, даже если ножки у нее не такие стройные, как у меня.

— Ножки? — Дерек изумился. — При чем тут ножки?

— Это одно из моих немногих достоинств, — честно призналась Вивиан. — Ножки, волосы и ум — вот и все, что у меня есть, если верить тете.

— Твоя тетя — непроходимая идиотка! — заверил Кейдж. — Как и ты, впрочем, если веришь в подобную чушь.

— Тете тоже приходилось непросто. Пойми: Элисон была слишком мала и почти не помнила родителей, а я помнила и ужасно тосковала. Мне не хотелось, чтобы кто-то занял их место. Элисон была привязчивой, ласковой девочкой, а я — нет. Она целовала и обнимала всех без разбора, обожала красивые платья, словом, куколка, а не ребенок, все гости ею восхищались, а вот я…

— Да? — Дерек погладил ее по щеке. — И какой была ты, Вивиан?

— Наверное, неблагодарной… И уж совершенно определенно — нелюдимой! — Она раздраженно дернула меховую полость, досадуя, что в голосе прозвучала жалобная нота. — Сколько бедных зверушек пришлось принести в жертву, чтобы сшить такое покрывало?

Если Дерек и удивился нежданной смене темы, он ничем того не показал.

— Понятия не имею! Эту штуку мой дедушка подарил моей бабушке в тот же самый год, когда заказал для нее эти сани. — При этих словах он накрыл рукой ладонь соседки. — А до того ее тоже считали нелюдимой.

Может ли такое быть: вокруг зима, но от прикосновения его пальцев по телу разливается благодатное тепло и розовеют щеки?

— А на самом деле? — переспросила Вивиан, упорно избегая его взгляда.

— А на самом деле она просто не походила на других, вот как ты. Она родилась в Англии. Богатые родители, гувернантки, первый бал, весь свет у ее ног… Началась первая мировая война; она, еще совсем девочка, завербовалась медсестрой в лондонский госпиталь. Мой дед оказался там в числе раненых, доставленных из Франции. Бабушка влюбилась в него с первого взгляда. Они поженились в пятнадцатом году: в ее родовом поместье сыграли пышную свадьбу, и сразу после этого дед увез бабушку домой, в Штаты.

— Вот на эту самую ферму? — История так захватила Вивиан, что молодая женщина позабыла все свои страхи. Дерек тем временем пододвинулся совсем близко и обнял соседку за плечи.

— Не совсем. Большой дом строился несколько лет. А молодожены поселились в хижине, в которой не было ни воды, ни отопления.

— Боже, как же она там жила?

— Так и жила — тосковала по дому и изнывала от одиночества. Первого ребенка, мою маму, она родила в этой самой хижине, без чьей-либо помощи: ни родственников, ни акушерок, ни каких бы то ни было удобств! С женами окрестных фермеров она не общалась, друзей так и не завела. Единственной точкой соприкосновения с внешним миром для нее стали письма из дома, а в те времена почта работала из рук вон плохо, корреспонденция шла месяцами, и новости безнадежно устаревали. Вся ее жизнь сосредоточилась в четырех стенах: муж работал на ферме, летом вообще возвращался только к ужину.

— Должно быть, она очень его любила…

— Да, но все равно брак едва не распался. Второй ее ребенок родился мертвым. Во время родов с нею никого не было, и бедняжка не сомневалась: дитя можно было бы спасти, окажись рядом врач.

— Представляю, какое это горе: потерять ребенка!

— Худшему врагу того не пожелаю, — проговорил Дерек так, что, если бы не его рассказ о своем бездетном браке, Вивиан непременно предположила бы: он и его жена потеряли сына или дочь.

— И что было потом?

— Она объявила мужу, что уезжает домой вместе с ребенком, потому что не в силах больше выносить одиночество. Ее сын лежал в могиле рядом с домом, а дочь росла в глуши, не получая должного воспитания.